— Смирно!
Шеренги замерли.
В центр плаца вышла старшая надзирательница — ауфзеерка Бинц, в черном мундире, щеголеватых сапожках, с непременным стеком в руке. Стеком она владела артистически. В считаные секунды способна была превратить человека в окровавленную тушу.
— Дети, — сказала она, — вскоре вы приступите к работе на фабрике. И начнете, с пользой для рейха, проходить трудовое перевоспитание. Но прежде нам нужно проверить ваше состояние здоровья. Ответьте, кто из вас нуждается в медицинском уходе? У нас хорошая больница. Мы вас быстро поставим на ноги. Больные, шаг вперед!
Под влиянием слова "больница" Клава подалась искушению и, потянув за собой Васю, вышла из строя.
Шеренги заколыхались.
Нахохленными воробьями выскакивали ребятишки из строя, каждый желал обещанного надзирательницей "гарантированного отдыха и квалифицированного лечения".
По озабоченному лицу капитана Володя понимал, что стряслось настоящее ЧП. Борис Симонович собирался на поиски пропавших машин. Но когда уже слили весь оставшийся бензин в бак его грузовика, выделенного для броска в ночь, выяснилось самое неприятное: ни один водила не помнил обратной дороги.
— Как же так? — недоумевал капитан Вербовский, обращаясь к шоферу. — Что же это вы, сержант, вслепую крутили баранку?
— А что я? Я ничего! — оправдывался шофер. — Я шел впритирку за ведущим. Куда он, туда я. С него весь спрос.
Но и водитель ведущего "студебекера" не помнил дороги: слишком много пришлось поплутать по степи.
И тогда Володя, по пятам следующий за заместителем командира дивизиона, вызвался повести поисковую группу.
— А справишься? — спросил капитан Вербовский.
— Справлюсь! Места знакомые. Да и не кемарил я, как некоторые…
Дело было, конечно, не в "знакомых местах". Просто Володя, сидя в кабине, рядом с шофером, предпочитал по свойственной мальчишкам привычке "вертеть головой", глазеть по сторонам, примечать все интересное, да к тому же он впервые направлялся на передовую, в бой: не уснешь и при всем старании!
— Садись в кабину, — разрешил капитан Вербовский.
Грузовик тронулся в густую украинскую ночь. Было темно, но Володя, словно обладая каким-то кошачьим зрением, выбирал верный путь. Вот разрушенный ветряк. Вот одинокое дерево с посеченной осколками кроной.
— Можно прибавить хода, — небрежно бросил Володя, зная, что вскоре появится разбомбленная хата.
Водитель выжидающе посмотрел на капитана Вербовского.
— Прибавь газу, сержант, публика просит.
Скорость росла. Но разбомбленная хата куда-то запропастилась.
Володя старался не показывать виду, что попал впросак. Прошла минута-другая. "Студебекер" мчался неизвестно куда. К черту на рога. Еще несколько минут, — и глядишь, выскочит к немцам. Впрочем… впрочем…
Капитан Вербовский заметил, что "проводник" нервно покусывает губы.
— Заблудился?
— Кто? Я? — горячечно воскликнул мальчик и тихо добавил: — Кажись, дал маху. Надо бы свернуть, а я по прямой. Думал, укоротить путь чуток…
— В нашем деле, в военном деле… "чуток" не бывает, — капитан Вербовский задымил папиросой. — "Чуток" недолет, "чуток" перелет, и бац — "смертью храбрых"…
Володя доверительно обратился к командиру.
— Борис Симонович, проскочим! Я не ошибся — зуб на отруб! — я просто маленько спрямить дорогу хотел…
— Ну, спрямляй, спрямляй…
Капитан Вербовский вынул на всякий случай пистолет из кобуры, положил его на колено.
Еще четверть часа машина продвигалась очень медленно, словно на ощупь. Внезапно огненные лезвия фар, упрятанные под козырьком, вырвали из темноты "исчезнувшую" хату. И в этот миг Володя понял, что такое истинное счастье.
Дальше шли как по-накатанному. И у цели оказались в самый подходящий момент, когда первые зарницы высветили небо.
— Стой! Чьи будете? — окликнули прибывших. — Свои?
— Свои! — поспешно отозвался сержант-водитель.
Слова эти обрадовали Володю, как некогда гол, забитый "в девятку".
— Ну, сынку!.. — расчувствовался и капитан Вербовский. — Ты и не представляешь, какое благое дело на твоем счету! — Офицер полуобнял сидящего рядом, у окна, мальчишку. — Помяни мое слово, к медали представлю.
Не ведал капитан Вербовский, не любивший попусту разбрасываться обещаниями, что замполит командира полка "завернет" представление о награде и скажет:
— Несерьезно это, Борис Симонович! На родственные отношения смахивает. Как на вас посмотрят в дивизии, если вы начнете своим ординарцам медали раздавать? Предлагаю, лучше переведите пацаненка вашего из ординарцев в разведчики. Эта награда для мальчишки в самый раз. А о большем еще рановато думать. Пусть еще повоюет, проявит себя.
Так в солдатской книжке Володи Гарновского появилась надпись: "артиллерист-разведчик".
Больница — дощатый барак, пропахший карболкой и какими-то гнусными лекарствами, встретила малолетних узников пугающей неизвестностью. Они инстинктивно жались к стене, тоскливо всматривались в полутемный коридор, ведущий из "приемного покоя" в "операционный зал" и кабинет главного врача Трейзе. Несколько минут назад к нему направилась ауфзеерка Бинц, оставив ребятишек на попечение Зинаиды Арисовой, медсестры из военнопленных.
Вася с заметным усилием сжимал костлявыми пальцами Клаву за локоть, держал ее точно на привязи, чтобы она снова не проявила идиотской инициативы, не сунулась бы опять "поперек батьки в пекло". Сам же он ощущал гадкую дрожь в коленках. Дело в том, что страх перед врачами он испытывал с первого класса, с того момента, как во время прививки от столбняка, когда иглу втыкают под лопатку, грохнулся в обморок прямо в школьной санчасти.
Главврач Трейзе, моложавый мужчина атлетического телосложения, вступил в "приемный покой" в сопровождении ауфзеерки Бинц и сутулой старушки медсестры, держащей поднос с блестящими инструментами.
Полы белого халата трепетали от каждого резкого движения. И казалось, этому трепыханию не будет конца, так как доктор Трейзе и не думал замедлять шаг. С той же стремительностью, как и вошел в "приемный покой", он направился к прилипшим к стене детям.
— Есть жалобы? — остановился он возле Клавы и Васи.
— У меня горло болит, — не прибегая к услугам переводчицы, с чистейшим берлинским произношением сказала девочка.
Но надежда на берлинское произношение не оправдала себя.
— Честная девочка, — только и ответил доктор Трейзе. Можно было подумать, тут с ним каждый день малолетние пациенты говорят на немецком языке.
— А еще я очень правдивая!
Доктор Трейзе потрепал ее по головке, улыбнулся какой-то каменной улыбкой, будто он и не человек, а всего лишь скульптура из музея древностей.
— Покажи горло, малышка.
Он приподнял ей подбородок, вдавил пальцами, похожими на клешни, щеки вовнутрь.
— А-а-а! — нечленораздельно замычала Клава.
— Правдивая девочка, правильно говоришь. У тебя ангина.
Васька понял: сейчас его отлучат от Клавы. Он выступил вперед и брякнул первое, что пришло в голову:
— У меня тоже ангина!
— Неужели? — засомневался доктор Трейзе. — Такой эпидемии у нас еще не наблюдалось.
Ауфзеерка Бинц согласно кивнула.
— Мальчик — хороший диагностик.
— Да-да, — поддержал ее доктор Трейзе. — Давайте определим, насколько верно он поставил себе диагноз. Открой рот!
Вася беспрекословно выполнил требование, предполагая, что незамедлительно будет наказан за обман. Но, к его недоумению, эсэсовец в белом халате не разразился бранью, а довольно заметил:
— О, гланды! Воспалительный процесс в самом разгаре, требуется оперативное вмешательство. Скальпель!
С подноса, поданного старушкой медсестрой, доктор Трейзе взял какую-то блестящую штуку, похожую на нож, и… Дальше Вася уже ничего не видел. А последнее, что он услышал, это крики Клавы: