Однажды Филипп рассказал «мамочке» о знакомстве с Деей, и добрая старушка заочно прониклась к маленькой девочке участием и стала давать Филиппу обильный завтрак, которого хватало на двоих. Каждый день, когда мальчик возвращался домой, она первым делом спрашивала его не о том, продал ли он цветы, а удалось ли Дее продать что-нибудь из ее статуэток.
Глава 7
Щекотливый вопрос
В тот день, когда художник купил фигурку Квазимодо, Филипп едва мог дождаться вечера — так ему хотелось рассказать Туанетте об удаче Деи. И как только его лоток опустел, он стрелой помчался по Урсулинской улице, не обращая внимания на заманчивые приглашения соседских мальчуганов поиграть с ними. Филипп был любимцем мальчиков, которые жили на его улице и встречали его с неизменным восторгом.
На углу улицы Треме он увидел мальчишек, окруживших маленького калеку-негра с тяжелым ведром на голове.
— Это кирпичники возвращаются домой, а мальчишки опять мучают маленького Билля! — воскликнул он, и его голубые глаза засверкали в гневе. — Дайте мне только добраться до них — я им задам.
И спустя мгновение он был в толпе, раздавая удары направо и налево.
— Эй, слушайте, ребята! Оставьте бедного калеку в покое! Как вам не стыдно мучить его? Ну-ка, Билль, дай мне твое ведро, а ты возьми мой лоток. — И, взгромоздив тяжелое ведро себе на голову, он двинулся вперед, сопровождаемый маленькими кирпичниками.
Филипп вернулся домой весь красный, еле переводил дух от непосильной тяжести, а глаза его блестели от возбуждения. Туанетта сидела на небольшой веранде, у стола, покрытого белыми цветами. Она приделывала цветы жасмина, вылепленные из воска, к проволочной модели барашка.
— Для кого это, мамочка? — спросил Филипп, опираясь о перила веранды и утирая потное лицо.
— Это для маленького ребенка с улицы Приер; он умер вчера вечером. Но от чего ты так разгорелся, дитя мое? — спросила Туанетта. — Я ведь просила тебя не бегать!
— Я не мог удержаться; я так торопился домой. Хотелось скорей рассказать тебе, что Деа продала «Квазимодо»! — И Филипп, торопясь и задыхаясь, то по-английски, то по-французски, рассказал Туанетте о приключениях дня. — Ах, мамочка, он рисует картины там же, где и живет, и просил меня прийти посмотреть. Можно мне пойти к нему завтра?
— Конечно, дитя, можно! — ответила Туанетта, не отрывая глаз от работы. — Можешь идти, и если он научит тебя чему-нибудь, я буду очень рада.
— Он научит; я знаю, что научит! Он очень добрый! Он обещал купить «Эсмеральду», — проговорил уверенным тоном Филипп.
— Я рада за бедную девочку, — продолжала Туанетта, доделывая уши барашка.
— Можно мне поужинать, мамочка? Ужасно я голоден. Ты стряпала гумбо?
— Да, дорогой мой, все готово. Погоди немного, я должна кончить. Скоро придут за барашком. Остались только глаза.
С этими словами Туанетта выбрала темный листок анютиного глазка и искусно вставила его в приготовленные углубления.
— Не правда ли, совсем как живой? — сказала она, поднимая вверх барашка и глядя на него с восхищением. — Он такой беленький.
— Не знаю, — сказал Филипп, критически рассматривая изделие, немного склонив голову набок. — Но я больше люблю живые цветы.
В это время раздался звонок, и Филипп поспешил отворить калитку. Пришла служанка с корзиной за барашком.
— Он понравится барыне, — говорила она, отирая слезы на блестящем черном лице, — она еще не знает, что барашек заказан. Это барин распорядился.
Туанетта завернула барашка в вощеную бумагу и осторожно уложила сверток в корзину.
— А теперь, дитя мое, — сказала она, когда женщина ушла, поминутно заглядывая в корзину, словно там лежало живое существо, — сбегай, запри калитку, а я накрою ужин.
Туанетта убрала оставшиеся цветы и застлала стол белой скатертью. Затем она отправилась в безукоризненно чистую кухню и принесла оттуда миску с дымящимся гумбо, блюдо разваренного риса, тарелку с бисквитами и кувшин молока.
Пока она собирала ужин, Филипп направился в свою спаленку, которая находилась возле их общей комнаты. Проходя через кухню, он залюбовался — как чисто и уютно было здесь! Стены общей комнаты почти сплошь были увешаны проволочными моделями цветочных украшений для похорон и свадеб. Тут были колокольчики и арфы, короны и звезды, подушки и подковы, полуоткрытые ворота и четырехлистный клевер, барашки и голуби, а между ними висело множество венков из белых бессмертников, на которых выделялись красные надписи: «Моему сыну», «Моей матери», «Молитесь за нас» и другие. Креолы часто покупали такие венки, и поэтому Туанетта делала их всегда про запас. Вечернее солнце заглянуло в окно, и модели сверкали, как серебро. Солнечные лучи придали нарядный вид всей комнате, осветив и белые стены, и красный кирпичный пол, и простую темную мебель. На дворе было уже темно и прохладно; последний луч солнца и теплые краски составляли приятный контраст с сумерками, будто создавали живописное полотно. Филипп любил это время дня. Его художественная натура наслаждалась своеобразной картиной окружающих предметов и красок. Помимо всего, это был его родной дом — единственный, который он знал, и он был ему очень дорог.