Максим Федорыч, как дамский поклонник, садится поближе к Дарье Михайловне, и между ними завязывается очень живой разговор.
— И вы не скучаете? — спрашивает Максим Федорыч.
— Иногда… а впрочем, нет! я так всегда занята, что некогда и подумать о скуке!
— Ах да, я и забыл, что у вас есть дети… chers petits anges! ils sont bien heureux d'avour une mere comme vous, madame!
— Mais… oui! je les aime…
Дарья Михайловна треплет старшего сына по щечке.
— Ей, Максим Федорыч, скучать некогда: она даже и теперь устраивает благородный спектакль, — отзывается с другого конца генерал, внимательно следящий за всеми движениями Голынцева.
— Vraiment? mais savez-vous, мне ужасно покровительствует счастие… я без ума от спектаклей, особенно от благородных… и я вас заранее предупреждаю, что вы найдете во мне самого строгого критика.
— Мы таки частенько здесь веселимся, — снова вступается генерал.
— Это хорошо! удовольствия, а особливо невинные… это, я вам скажу, даже полезно: это нравы очищает, не дает, знаете, им зачерстветь…
— Это несомненно!
— А позволено ли будет узнать, si ce n'est pas une indiscretion toutefois, какие пиесы будут играть?
— «Чиновника», — отвечает Дарья Михайловна.
— Ah! c'est serieux! c'est tres serieux! только я вам скажу, тут надо актеру… par ce que c'est tres serieux!
Дарья Михайловна рекомендует Семионовича.
— Вы, конечно, поняли эту роль? — спрашивает его Максим Федорыч, — вы извините меня, что я делаю такой вопрос: дело в том, что это ведь очень серьезно!
Семионович вертит головою в знак согласия.
— Я видел в этой роли первоклассных наших актеров и, признаюсь, не совсем удовлетворен ими. Нет, знаете, этого жару, этого негодования… ну, и манеры не те… Вы ведь вообразите, что Надимов старинный дворянин, que c'est un homme de bonne famille, и вдруг человек решился не только принести себя в жертву отечеству, но и разорвать всякую связь с «старинным русским развратом»… Mais il est presque revolutionnaire, cet homme!
— Я именно так и понял это, ваше превосходительство! — отвечает Семионович.
— Да, тут надо много, очень много жару, чтоб передать эту роль… О княгине я не спрашиваю: эта роль по всем правам должна принадлежать вам, — обращается Голынцев к Дарье Михайловне.
— А еще будут играть комедию, где Аглинька звонки рвет! — перебивает старший сын Голубовицких.
— А я буду сакаляд подавать, — продолжает младший сын.
— «Сакаляд», душечка? oh le charmant enfant. Я понимаю, что вы не должны, не можете скучать, Дарья Михайловна!
Дарья Михайловна треплет по щечке и младшего сына.
—Мамаша, Сеничка хочет в Аглинькин шоколад песку насыпать, — докладывает старший сын.
— Фи, душечка!
— Oh, le charmant enfant… quel age a-t-il, madame?
— Sept ans.
— Mais savez-vous, madame, qu'il est tres developpe pour son age? Тебе, душечка, куда хочется, в военную или штатскую?
— Я хочу в кьясном мундийе ходить!
Все смеются и с нежностию смотрят на маленького пичугу, который уже желает красного мундира.
— Нынешнее молодое поколение удивительно как быстро развивается! — замечает Голынцев, — я уверен, что Надимову всего каких-нибудь шестнадцать лет в то время, когда он вступает на сцену… Notez bien cela — прибавляет Голынцев, обращаясь к Ceмионовичу.
— Извините меня, ваше превосходительство, — возражает Семионович, — но Надимов перед этим путешествовал, был на Ниле…
— Это так, но разве он не мог путешествовать с своими родителями? или с гувернером?
— Путешествовать — так! но быть на Ниле — согласитесь сами, что это довольно трудно!
— Может быть, может быть… Au fond, vous etes, peut-etre, danle vrai… но все-таки вопрос заключается в том, что молодые люди нынче чрезвычайно как быстро развиваются… qu'en pensez-vous, madame?
— Mais… je pense que oui…
— Я, впрочем, отнюдь не против этого… Конечно, опытность… l'experience n'est pas a dedaigner, et nous autres, vieux galopins, nous en savons quelque chose…
— Опытность великая вещь, ваше превосходительство, — замечает генерал, который по временам тоже не прочь преждевременно произвести Максима Федорыча в следующий чин.
Порфирий Петрович покрякивает в знак сочувствия.
— Я против этого не спорю, ваше превосходительство; есть вещи, против которых нельзя спорить, потому что они освящены историей… Но все-таки жар, энергия… все это такие вещи, которых нам с вами недостает… mais n'est-ce pas, madame?