Но вернемся за наш праздничный стол. После вручения подарков Саня решил сказать торжественный тост. Он встал с кружкой в руке (в кружке было шампанское), пожевал губами, поднял к небу глаза, собираясь с мыслями, потом махнул рукой и сказал:
— Ну, за вас, ребята!
На столе стояли пять кружек, и Юрина в том числе. Во все налили шампанского, причем Кольке вино страшно понравилось (а он, по его словам, пил в первый раз — настораживающий факт!). Из Юриной кружки шампанское выплеснули на ягель возле стола — так принято на Колыме, — пусть выпьет и тот, кого нет с нами, но кто, безусловно, здесь всеми своими помыслами. Колька, незнакомый со здешними обычаями, попробовал было протестовать:
— Зачем же такую прелесть выливать на землю?! Давайте лучше я ее выпью.
— Цыц! — коротко сказал Саня, и Колька заткнулся. Следом с кружкой в руке встал Гена и сказал традиционный колымский тост:
— Чтобы наши дети не боялись паровоза!
— Какого паровоза? — вытаращил глаза Колька.
— Эх, темнота, — потрепал его по голове Гена, — другими словами, чтобы наши дети никогда здесь не жили. На Колыме ведь не бывает паровозов, дети их не знают и, впервые увидев, страшно пугаются, понятно?
— Вон чего! — свистнул Колька. — Тогда понятно.
Шампанское в два тоста мы дружно осилили, а вот коньяк допить до дна так и не удалось: не хватило сил. Да в такой день и напиваться-то никто не хотел. После ужина пили чай с конфетами из сгущенного молока[34], и я читал ребятам свою пьесу-сказку «Жил-был художник», которую закончил накануне. Ребята от души смеялись, и мне это было очень приятно.
8 августа
Сегодня Саня, Гена и Колька ушли в маршрут. В лагере остались мы с Басей. У меня очень трудное задание: испечь хлеб в той печке, что оставили нам наши предшественники.
— Великий Колька Хвост знаешь как делал? — инструктирует меня Саня, собирая свой рюкзак в маршрут. — Печку жарко-прежарко истопит, потом дверцу настежь растворит и ждет, время от времени засовывая внутрь ветку с листьями. Пока листья обугливаются, дверцу закрывать нельзя, но как только они обугливаться перестанут, а будут лишь скручиваться в трубку — хорош! Дальше нужно действовать по-суворовски: быстрота и натиск. Формы с тестом — в печь (они конечно же давно уже готовы); все щели до единой замазать жидкой глиной, чтобы ни капельки тепла не выходило, а дальше остается только ждать — тепла в печке ровно столько, сколько нужно на выпечку хлеба, и ни о чем беспокоиться уже не нужно: хлеб не сгорит. Ну, желаю успеха! — И с этими словами он побежал догонять Гену с Колькой, которые ушли чуть раньше.
Я завел тесто, выставил кастрюлю на самый солнцепек, а сам пошел рубить дрова. Вытопил печь, раскалил ее чуть не докрасна; оставил студиться и стал возиться с тестом. Смазал формы подсолнечным маслом, налил тесто в формы (заполнив их на две трети — остальное даст припек), притащил формы с тестом к печке и, заготовив десяток веток с листьями, стал ждать того самого момента. Поначалу я был нетерпелив и совал ветки в печь через каждые пять минут, так что мне дважды пришлось приносить зеленый материал, из-за чего ободрал я два замечательных куста черемухи. Но наконец вот он — тот самый миг! Я быстро ставлю формы в печь, закрываю ее заслонкой (это большой тонкий кусок песчаника, как раз под размер печи), затыкаю все щели мокрым мхом и замазываю его глиной (все это я уже приготовил заранее). Я полагал, что дальше хлеб будет печься сам собой (так, по крайней мере, говорил Саня). Не тут-то было: уже через десять минут мох начал гореть, а куски глины, которыми я замазал щели, отваливаться. Из печки ударили струйки пара и дыма. Я стал заново замазывать щели (спасибо хоть мокрой глины я приготовил много), но через пять минут все повторилось сначала. Так промучился я полдня, а результат был более чем плачевным: никакого хлеба у меня не получилось — тесто попросту сварилось в формах. Я, спасая продукты и свой престиж, попытался было потом поджарить это мерзкое варево на сковороде, отчего оно стало еще гаже. Пришлось выкинуть его, к вящему удовольствию Баси, которой это ужасное изделие почему-то понравилось. Ешь хоть ты, Бася, не пропадать же добру!
Ребята вернулись из маршрута рано, часов около пяти, и тоже очень расстроились из-за моей неудачи. Но уже вскоре стали дружно утешать меня, объясняя, что первый блин всегда бывает комом.
Чтобы развеять плохое настроение, мы с Геной, взяв ружье и карабин, отправились на Ину, к наледи, намереваясь добыть свежего мяса (вяленое и копченое нам уже порядком надоело). В большую жару, когда в тайге свирепствует комар, возле наледи держится все живое. Теперь комара почти нет (хотя, по уверениям Геологической Дамы, его не должно бы быть вовсе), и наши шансы на успех значительно меньше. Но мы надеемся, что какой-нибудь олешек и забредет туда по старой памяти. (Удивительно, что за целую неделю по долине Мирного не прошел ни один олень.)
И вот она — гигантская наледь. Да, та, что мы видели на Пауке, просто игрушечная льдинка по сравнению с этим огромным ледяным полем площадью в квадратный километр, обрамленным густым кедровым стлаником и частым строем лиственниц. Удивительно, что здесь, на краю вечного, по всей видимости, льда, растительность сочней и гуще, чем у нас, на Мирном, хотя, казалось бы, должно быть все наоборот, поскольку даже сейчас, в жару, веет здесь погребной холодной сыростью. Время от времени слышен оглушительный грохот — это от наледи откалываются огромные куски (жара все-таки делает свое дело). Идем очень осторожно: если такой кусочек упадет на ногу — конец, но мало того, что он начисто раздробит ногу, еще и замерзнешь насмерть, пока товарищ сбегает в лагерь за топором и вырубит тебя изо льда.
Быстро темнеет. Поворачиваем назад, так и не встретив никакой дичи. Очень торопимся, чтобы миновать эти коварные места засветло. Наледь миновали благополучно, но в лагерь пришли уже глубокой ночью, едва не заблудившись (с трудом нашли устье нашего ручья).
9 августа
Вчера, несмотря на то, что мы вернулись поздно и порядком устали, я, прежде чем отойти ко сну, поставил кислое тесто, чтобы утром испечь лепешек (хлеб у нас кончился совершенно). Встал рано и к общему подъему успел нажарить их целую гору. Лепешки вышли отменные, ребята очень хвалили их (как мне показалось, вполне искренне), но больно уж много идет на них растительного масла, а оно булькает в нашей канистре где-то уже в самом углу.
Все ребята опять ушли в маршрут, а я пообещал им к ужину пирожки с голубикой. Теста от лепешек у меня осталось довольно много; я подмесил его, добавил муки, потом отправился за ягодой и довольно быстро насобирал двухлитровую банку.
Все дела переделал; пирожки начну стряпать, когда ребята вернутся, чтобы подать их им горячими. Весь день голый валялся на брезенте (комары, слава Богу, кончились совершенно) и писал вторую пьесу-сказку «Сказка о счастливом королевстве».
Ребята вернулись уже в сумерках. Я быстро развел костер и стал жарить пирожки, но в спешке слегка ошпарил руку себе кипящим маслом. Вскочили волдыри, которые я носил впоследствии (и пятна от которых ношу до сих пор) как заслуженные боевые награды. Пирожки же вышли просто превосходными, а поскольку ребята были еще и голодны как волки, то пирожков этих истребили огромное количество. Колька, например, еле-еле дополз до своего спального мешка.
— Видели? — спросил Саня. — У Кольки брюхо где-то возле колен болталось. Надо же столько сожрать, как не лопнул?! — И он погладил себя по животу.
Мы же так и не поняли, к кому относилась последняя фраза: к Кольке или к самому Сане.
10 августа
Сегодня в маршрут не пошел никто: Гена с Колькой, прихватив с собой Басю, карабин и мелкашку, отправились к наледи в надежде добыть мяса; Саня разбирает образцы и приводит в порядок свои записи; я же хочу сделать еще одну попытку испечь хлеб.
Поскольку я решил, что та роковая неудача была связана с тем, что тесто было слишком жидкое, теперь я замесил его круто-прекруто. Печку раскалил до совершенно немыслимого жара и скрупулезнейшим образом выдержал все пункты технологии Кольки Хвоста. Однако и второй блин тоже вышел комом. Во-первых, у меня почти сразу же треснула каменная заслонка печи; мох горел непрерывно; то и дело отваливалась глина, которой я замазывал щели. Словом, это была не работа, а сплошное мучение. В этот раз, правда, хлеб почти вышел — он даже сам вывалился из форм и местами поднялся, но был до кондиции весьма далек, сыроват, хотя (с некоторой натяжкой) и съедобен. Басе в этот раз разживы не было: весь этот хлеб мы съели сами, правда безо всякого удовольствия (если признаваться честно).
34
Полагаю, что всем известно: если банку сгущенного молока (нераспечатанную, разумеется) долго-долго кипятить в воде, то ее содержимое превращается в довольно вкусную конфету.