– Хорошо, но на это может уйти два дня, – улыбнулась она.
Это означало, что, если бы он не был таким идиотом вчера, она смогла бы закончить эту позу уже сегодня.
– У вас все еще достаточно времени?
– Да.
– Я заплачу за отправку картины.
– В этом нет…
– Вы теряете освещение, мисс Уитфелд. Пишите портрет.
Она молча работала несколько минут, а он чувствовал, как его губы снова напрягаются, и попытался расслабиться. Незачем ей изображать его сумасшедшим, даже если он на самом деле на него похож.
– Вы сказали, что видели «Мону Лизу»… и что никогда не были в Вене. – Кэролайн что-то быстро рисовала карандашом. – Расскажите мне о своих путешествиях.
– Про еду или про искусство? По мнению моей семьи, я знаток первого и не разбираюсь во втором.
– В это трудно поверить. Вас так поразила «Мона Лиза», что вы простояли перед ней целый час. Вы путешествовали по Греции, не так ли?
– Да. Видел и Парфенон, и Эрехтейон. Чувство времени там просто подавляет.
– Почему подавляет? – Она на секунду остановилась.
– Возможно, это неправильное слово. – Он покачал головой, а потом снова замер. С ней так легко было разговаривать. – Я не могу это объяснить. Я знаю, что они символы культуры и образования, а я рядом с ними чувствовал себя таким маленьким. Незначительным.
– Небольшая кочка на дороге человечества? Он повернул голову, чтобы посмотреть на нее.
– Вы опять хотите меня оскорбить? Кэролайн залилась краской.
– Нет, что вы. Я иногда чувствую себя именно так, когда читаю Аристотеля, Платона и даже Шекспира. Я высоко ценю их знания и их искусство, но это заставляет меня посмотреть в глубь себя. Иногда я думаю, есть ли во мне хотя бы малая частица, равная этому величию.
Она попросила его принять прежнюю позу.
– Точно. Я попытался объяснить брату, что чувствовал в Греции, а он ответил, что я, наверное, съел протухший сыр.
– А вы пытались объяснить ему по-настоящему?
– Не очень. Шей не понимает моего тяготения к искусству. Он ценит во мне совсем другое. Например, я знаю, где в Лондоне находится ресторан, в котором лучше всего жарят фазанов.
– Разве нельзя хорошо знать и то и другое?
Господи! Теперь она напоминает ему Мельбурна, который пытался его убедить, что надо наметить цель и стремиться к ней. Теперь она, верно, думает, что может и дальше его критиковать.
– Не знаю. Никогда даже не пытался.
– А мне кажется, что это не так. Я ведь знаю и ваше мнение о Парфеноне, и о жареных фазанах.
– Спасибо за комплимент, но это лишнее.
Пока они разговаривали, она положила карандаш и взяла кисть. Закери очень хотелось посмотреть, что у нее получается, но он и так оказался причиной задержки. Его нога, стоящая на колонне, начала затекать, но он не обращал на это внимания.
– Вы можете немного пройтись по поляне, если хотите размяться, – наконец предложила она.
Слава Богу! Он поиграл плечами и поставил ногу на землю.
– Можно посмотреть?
– Пока смотреть особо не на что, но если хотите… Кэролайн не смутило, что кто-то будет заглядывать ей через плечо, да он этого и не ожидал. Она была профессионалом и по праву гордилась своим умением.
Он увидел бледные очертания своей фигуры – одна нога согнута, другая опирается на карандашную линию, правая рука на бедре, левая – в кармане. Голова слегка очерчена. Написаны лишь волосы – темные с золотистыми бликами солнца над висками. Несколькими мазками были обозначены линия плеча и прямая нога.
Вокруг были руины, на заднем плане слева был берег пруда, а за правым плечом – нарисованное карандашом стадо.
– Выглядит так, будто я хозяин своих владений, – заметил он. – Или, скорее, владений вашего отца.
– Именно этого я и добивалась. Передать вашу уверенность и раскрепощенность. Ваш аристократизм.
Настала его очередь краснеть. Кэролайн, возможно, видела его недостатки даже лучше, чем он сам, и все же не поскупилась на комплименты. Она все-таки нашла в нем что-то, чем можно было восхищаться, и не постеснялась сказать это вслух. Закери откашлялся и стал рассматривать фон. Одна корова особенно привлекла его внимание.
– Это же новая корова вашего отца, не так ли? Та, которой вы дали кличку Димидиус.
– Да. Я решила, что папе понравится, что она будет на картине.
– Она и вправду дает в два раза больше молока, чем обычная корова?
Девушка пожала плечами.
– Вроде бы да. И хорошего качества. Из него получаются хорошие сливки и масло. У нее смирный нрав, и она любит яблоки.
Кэролайн обернулась, положила кисть и немного потянула за галстук.
– Я могу позвать камердинера, если вы предпочитаете другой узел.
– Нет. Все хорошо. Просто я хочу, чтобы лучше была видна кружевная оборка.
Она продолжала расправлять галстук на груди.
– Кэролайн?
– М-м?
– Вчера было еще кое-что.
– Что?
– Вы привлекли мое внимание.
Закери обнял ладонями ее лицо и поцеловал. У ее губ был вкус сладкой клубники. Служанка мирно дремала по ту сторону поляны, и Закери осмелел. Кэролайн прислонилась к нему и обняла за плечи. Желание окатило Закери горячей волной, но впервые в жизни он не поддался искушению.
Вместо этого он неохотно прервал поцелуй и прошептал:
– Это было восхитительно.
– Я хотела бы, чтобы вы преподали мне еще один урок анатомии, Закери.
Господи! Он поцеловал ее еще раз. Настойчивее.
– С превеликим удовольствием. Но после.
– После?
– После того как вы закончите портрет и у вас не будет причины быть мне благодарной.
– Очень благородно с вашей стороны, – дрожащим голосом сказала она.
– Нет. Просто это честное предупреждение. Поймите меня правильно, Кэролайн. Если только вы не передумаете, я намерен воспользоваться вами. Но я не хочу, чтобы меня обвиняли в том, что вам приходится откладывать работу. Кроме того, разве нет поговорки насчет того, что предвкушение делает вкус чего-то там слаще?
Кэролайн хихикнула.
– Не знаю такой поговорки, но звучит логично. – Она встала на цыпочки и поцеловала его. – А теперь, пожалуйста, вернитесь к колонне.
Встав в прежнюю позу, он стал думать о некрасивых девушках и гнилых овощах. Позировать будет с каждым разом все труднее – как сделать, чтобы она не заметила, что вызывает в нем вожделение.
Это просто невероятно. Еще двадцать четыре часа назад он был готов ее задушить, а теперь ему хотелось услышать, как она стонет от наслаждения. У нее была цель, но и у него она появилась. Она притягивала его буквально и метафорически. Никто еще не разговаривал с ним, как она, и ему придется либо доказать, что она ошибалась, либо овладеть ею. А может быть, и то и другое.
«Перестань думать об этом», – приказал он себе. Надо на что-то переключить внимание. О чем он думал перед тем, как она попросила об уроке анатомии? Что это было, черт возьми?
– Коровы, – пробурчал он.
– Что, простите?
– Димидиус. Как у вашего отца организована программа улучшения породы?
– На самом деле она весьма ограниченна. Мы смогли приобрести всего двух коров гернзейской породы и одного быка смешанных кровей саутдевонской породы. Вот почему потребовалось так много времени, чтобы получить новую породу. А потом мы смогли вывести лишь одного теленка и то с помощью быка, принадлежавшего старому армейскому товарищу папы.
– Значит, потомство Димидиус может и не обладать той же продуктивностью, что и она?
– Правильно. Мы узнаем это еще через год.
– А что другие фермеры? Одна только продажа высококачественного масла и сливок могла бы привлечь внимание аристократии к разведению новой породы. Неужели никто из ваших соседей не пожелал вложить деньги в дело, которое в конце концов окажется весьма прибыльным?
– Честно говоря, в Троубридже к папе относятся как к… чудаку. Особенно после того, как он снес верхушку ветряной мельницы.
– Ветряной мель…