— Тогда дайте мне одеться, — запинаясь, произнес Перкинс, и двинулся к шкафу, где в тусклом свете видел роскошную розовую куртку и джинсовые бриджи, распростертые в ожидании его членов. Но когда он повернулся, то почувствовал острый укол короткой с коническим концом дубинкой, которую ранее не заметил в руке высокого.
— Тебе она не нужна, — засмеялся ударивший, и краем глаза Перкинс увидел, как старший подхватил розовую куртку и, держа ее за фалды, разорвал почти пополам.
— Послушайте!.. — начал он, но прежде чем смог закончить, высокий человек в черной коже остро заломил ему руку за спиной и вытолкал через французское окно на холодный, ясный бессолнечный воздух. Позади он перехватил вид Эмилии в ночной рубашке, внезапно появившейся в двери, услышал ее испуганный крик и звон стекла от разбитой панели, когда приземистый с размаху захлопнул стеклянное французское окно. Он вырвался и в бешенстве побежал через лужайку, но двое загонщиков держались за ним. Они подхватили его под мышки и погнали по улице туда, где кончались Мэрин-Гарденс и начинались скошенные поля. Там они бросили его на колючее жнивье и приземистый достал хлыст.
— А теперь, беги, сукин сын, беги! — закричал старший.
Перкинс ощутил острую пронзительную боль хлыста на голой спине. Он запнулся и побежал вприпрыжку в открытые поля. Стерня колола босые ноги, пот проступал на обнаженной груди, рот полнился невнятными словами протеста и возмущения, но он бежал, бежал, бежал. Ибо над богатыми летними полями уже слышался лай собак и чистая альтовая нота охотничьего горна.
© 1960 by San Francisco Review