Положа руку на сердце, надо признать, что Джеки очень веселила игра с Вильямом. Ей не пришлось играть ни ребенком, ни молодой женщиной. Вильям был прав, когда спрашивал, что она хочет делать, когда повзрослеет. На самом деле ей хочется быть зрелой и независимой.
Когда ей было десять лет, ей хотелось быть взрослой. Раздраженная ее поведением, мать однажды сказала: «Джеки, а ты когда-нибудь собираешься быть ребенком?»
Интересно, может чей-нибудь возраст развернуться на сто восемьдесят градусов? Чтобы молодеть, старея годами? Когда она училась в высшей школе, все, что хотели дети — это играть, и хорошо проводить время. Они считали, что Джеки переполнена гордостью. Но она думала только о будущем: чем будет заниматься, как уедет из этого городка и что-нибудь совершит в жизни. Другие девочки ее возраста, когда их спрашивали, говорили, что хотят «выйти замуж за Бобби и быть лучшей женщиной на свете». Свой пренебрежительный хохот Джеки сейчас вспоминала с неловкостью.
Она пропустила игры. Упустила время ухаживания перед замужеством с Чарли. Ну, каким мог быть медовый месяц, если им пришлось провести его в аэроплане? Чарли был ее учителем в той же мере, что и мужем. Тогда ей это понравилось, и она была этому рада, но сейчас хотела расслабиться и… нюхать розы.
Вильям ее смешил. Он дразнил ее и гонялся за ней вокруг дерева, пытаясь поймать, а к вечеру он расстелил одеяло на солнце, на нагретых солнцем камнях около гребня горы, так что они сидели и любовались величественным видом. Из корзины он достал вино, сыр, хлеб, маслины, горчицу, холодную жареную курицу, крошечные порции паштета в формах в виде цветов, помидоры, холодный лимонад — в общем, пиршество. Джеки прижалась к теплому камню и опять позволила Вильяму ей прислуживать.
— Весь день ты о чем-то постоянно думаешь, — сказал он, наливая ей стакан красного вина.
— Терпеть не могу, когда ты знаешь, что делается у меня в голове.
Помолчав, он спросил.
— Скажи, что тебя занимает?
Она не хотела ему ничего говорить. Все время ее точила мысль, что скоро все, что происходит между ними, подойдет к концу.
— Я думаю обо всем, что ты вчера сказал.
— Джеки, — начал он.
Она почувствовала — он собирается извиниться и, чтобы его остановить, махнула рукой.
— Нет, ничего не говори. Я принимаю все, в чем ты меня обвинял. Ребенком я чувствовала, что должна быть лучшей, что должна добиться успеха. Казалось, не было ни одного человека, который бы понял, что я хотела стать похожей на других детей. Я пыталась. Хотела быть в компании, когда они шли в аптеку после школы, пили содовую и флиртовали с мальчиками. Но по ряду причин я не могла, видимо, делать то, что требовалось. — Она выпила вино и поглядела на сияние уже садящегося солнца. — Ты знаешь мою подругу Терри Пелмен? Когда-то я ее мало знала, но я всегда ей завидовала — во многом. В школе она всегда была окружена мальчиками. Она всегда знала о последней моде и умела все это носить. Никаких ошибок, ничего не к месту — все правильно, тогда как на мне все было, как на вешалке. Мне хотелось жить так же, как она, но у меня не получалось. Можешь ты представить, как это было?
— Да, — ответил он просто, и она знала, что он ее понял. — Я думаю, многие прыгали от одной вещи к другой по глупости. Они не понимали, что жизнь нужно планировать. Половина забавного заключается в планировании. Я много не говорил и поэтому, может, они думали, что я тупица, но я всегда все планировал на завтра и на следующий день, и еще на следующий. — Он помолчал минуту. — Я открыл в жизни нечто, что другим, видимо, неизвестно: если твой план достаточно проработан, ты можешь добиться, чтобы произошла счастливая случайность.
— Да, — сказала она, но не спросила, что бы он хотел, чтобы случилось. Она боялась… — Я тебя поняла. Как ты отличался от других — неважно, что бы это ни было, так и я: я была странной, и когда не смогла войти в компанию, я утерла нос другим детям, говоря им и себе, что они мне не нужны.
— И тогда ты влюбилась, — предположил он сочувственно.
— В Чарли? — В ее голосе прозвучало сомнение.
— Во что-то покрупнее Чарли.
Она засмеялась:
— Ах, да, в аэропланы. Ты знаешь, я обычно думала, что аэропланы мужского рода, но чем старше я становлюсь, тем больше склоняюсь к мысли, что они женского рода. Я их уже не пытаюсь победить, они стали моими очень и очень добрыми друзьями. И с ними я многое испытала в жизни.
— А как насчет мужчин?
Она вглядывалась в горизонт и не ответила ему. Он настаивал:
— Как ты хочешь построить свою жизнь, Джеки?
Она не смотрела на него, а когда заговорила, в голосе прозвучала страсть:
— Кое-что во мне изменилось. Я не знаю, что это. Долгие годы мне хотелось завоевать мир. Я так ясно представляла, чего хочу и как этого достигну. Я все завершила, собрав набор наград, и сейчас не знаю, куда двигаться. Какая-то часть меня сердится, что мир движется, когда я все стою на месте, но какая-то часть меня хочет выращивать розы и…
Внезапно она прервалась и отпила вина.
— И иметь детей, — дополнил он с удивляющей и раздражающей точностью.
— Какая нелепость! Ты знаешь, что две девочки из моего класса сейчас бабушки? Что я буду с детьми делать? Кроме того, какой мужчина моего возраста захочет строить семью с начала?
Она остановилась, потому что протестовала как-то чересчур горячо.
Джеки слишком была занята самолетами и заботами о Чарли, чтобы думать еще о выводке детей.
— Я вижу, что на самом деле я хочу всего. Все, что предлагает мир, то я и хочу. Но не хочу брать что попало: только то, чего у меня нет.
Вильям засмеялся, и, освещенное солнцем, его лицо сделалось особенно красивым.
— Все я тебе не смогу дать, но я очень хочу на тебе жениться, и у тебя будет столько детей, сколько ты захочешь.
Джеки знала, что он предлагает серьезно, и ее рот пересох. Внутри нее возникло почти непреодолимое желание сказать ему «да». Чувство было почти такое же сильное, как тогда, когда она впервые увидела аэроплан. Тогда она ничего не знала о мире. Она не представляла жестокость людей, что они будут судить о ней и ее способностях еще до встречи с ней Сейчас она стала старше, у нее больше опыта, она больше знает о боли и радости, и она знала, что люди будут говорить. Если она выйдет замуж за Вильяма, они ничего не увидят в этом браке, кроме разницы в возрасте.
— Не отвечай, — сказал он, силясь улыбнуться. — Это только мысли вслух.
— Да, только мысли. — Она попыталась справиться с выражением лица, так что, когда она повернулась к нему, он не увидел, что у нее в глазах. — Мы слишком серьезны. А мы должны подумать, кто будет чистить кухню. И ты наведешь в моей кухне тот порядок, какой я хочу, и в моем столе тоже.
— Ха, да знаешь ли ты, что у тебя пакет спиц и ниток лежит в столе, а пассатижи в корзине для шитья?
Ничего такого она не знала, но не сомневалась, что так оно и есть. Иногда человек бывает так занят, что кладет вещи, где работал, но ведь это не его забота, не правда ли?
— Не имеет значения, где я держу вещи. Эго мой дом!
— Только временно. Разве я не упомянул, что все дома в Эренити — моя собственность, так же, как и земля?
Джеки рассмеялась. Только Монтгомери мог таким бесцеремонным тоном сказать, что владеет городом.
— Так, значит, ты получил эти дома в свой двадцать первый день рождения?
Она так пошутила, но по тому, как Вильям покраснел, она сообразила, что не ошиблась, и развеселилась.
— Всякий другой человек на земле просил бы подарить ему путешествие вокруг земного шара или дворец, или даже бриллиантовое ожерелье, а что просит мой прочный, как скала, всегда наперед рассчитывающий Вильям? Город призраков! Разрушенный, ничего не стоящий старый город, который люди бросили, когда город еще жил. Что же заставило тебя просить о таком подарке?