После отповеди Джеки вечер уже нельзя было спасти. В неловком молчании они провели остаток ужина.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Когда Джеки вернулась домой, она не удивилась, увидев, что дом не освещен, и нигде нет признаков присутствия Вильяма. Что он тут должен дожидаться?
Она встряхнула головой, чтобы в ней прояснилось. Между ней и Вильямом ничего нет, вообще ничего, и ничего не будет. Он сказал, что ее любит, хотя она делала все возможное, чтобы удержать его от этой любви. Она вспомнила, как летая на самолете вверх дном, довела его до болезни. Даже если она не сможет вернуть его любовь, не очень вежливо с ее стороны быть такой противной во всем остальном.
Когда она направилась в кухню, ей казалось, будто каждый фут ее тела весит не меньше тысячи фунтов. В мозгу беспрерывно раздавалось эхом: Вильям, Вильям, Вильям. Казалось, он был всем, о чем она была способна думать, а кроме того — под запретом. Запретный плод в райском саду — это он.
— А мы помним, что там случилось, — сказала она громко, открывая дверь.
Как только она включила свет, она поняла, что тут что-то не так. Вначале она не знала, что именно, какое-то мгновение стоя в дверях и осматривая комнату. Все было точно так же, как было при ее уходе. Она не увидела перемен, а уж тем более чего-то неприятного. В кухне все было то же, все, как она оставила.
Внезапно она сообразила, что именно не так: все было, как до прихода Вильяма. За очень короткое время она приспособилась к порядкам Вильяма: он все убирал с глаз долой. Может, он вещи клал не в то место, но, по крайней мере, на виду их не было. Но сегодня вечером ничего не было убрано. На кухонной доске были следы еды, которую Вильям готовил себе сам, а грязная посуда так и осталась в раковине, даже не залитая мыльной водой. Импульсивно она открыла дверцу холодильника, и, вместо обычного порядка, она увидела хаос. Все выглядело так, будто пьяный двухлетка продолжил в холодильнике пасхальную охоту за яйцами.
Она даже не поняла, почему беспорядок в холодильнике настолько ухудшил ее состояние, но это было так. Может быть, ей должно было стать лучше при этом доказательстве того, что Вильям взорвался из-за ее свидания с другим мужчиной, но это как-то ухудшило ее состояние. Точным словом тут была «безнадежность».
— Джеки, — громко произнесла она, — ты безнадежна. Только что ты встретила прекрасного мужчину, которому нравишься, а ты страдаешь, потому что твой партнер по бизнесу не привел в порядок кухню.
Уныло она прошла через темный дом в спальню. Она знала, что это ее шанс порвать все отношения с Вильямом. Утром ей надо сказать ему, что провела изумительное время с изумительным человеком, и будущее вместе с ним ее интересует еще больше. Как это по-французски называют? «Insouciance». Да, она должна описать сегодняшний вечер с insouciance.
Но вместо того, чтобы изобразить леди, оставленную без помощи, войдя в спальню, она бросилась на кровать на стеганое ватное одеяло, почти его обхватив, и зарыдала. Как могла ее жизнь так ужасно измениться? Почему она все время думает о Вильяме? Сегодня вечером не было минуты, когда бы она не задавалась вопросом, что он делает и о чем думает. Она сравнивала милого мистера Брауна с Вильямом во всем, что бы тот ни делал, ни говорил.
Когда она почувствовала на голове сильную мужскую руку, которая могла принадлежать только Вильяму, она не удивилась. Разве он не оказывался всегда рядом, когда был ей нужен? Когда самолет врезался в камень, он был там и спас ее. Когда порезала ладонь, он остановил кровь. И раньше, когда ей с мужем нужны были деньги, Вильям, узнав, что им плохо, анонимно помог им.
— Расскажи мне, что случилось?
Уткнув лицо в покрывало, она затрясла головой. Нет, она не хочет ему рассказывать, когда нет другой причины для слез — только она сама, не знающая, в чем состоит истинная трудность.
Конечно, казалось совершенно естественным, что Вильям взял ее на руки. Он наклонился над изголовьем, протянул длинные ноги на кровати, положив ее поперек себя, на свою широкую грудь.
— Выпей вот это, — сказал он, поднося к ее губам бокал бренди, и когда она сделала несколько больших глотков, он поставил бокал на ночной столик. — А сейчас расскажи, почему ты плачешь.
— Я не могу тебе рассказать, — застонала она. — Кому же ты расскажешь, кроме меня?
К несчастью, и тут он был прав. Она не могла рассказать Терри, потому что Терри не должна знать о Вильяме. Вильям — эта тайна. Но Вильям ее друг, и был ее другом всегда, сколько себя помнит.
— Как прошло… свидание? — спросил он с подвохом в голосе.
Лежа головой на его груди, у сердца, Джеки смогла почувствовать страсть, кипевшую внутри него. Сейчас она должна рассказать ему о сегодняшнем вечере с продуманными подробностями. Она должна остановить Вильяма — и себя — и не помышлять, что когда-нибудь что-нибудь может быть между ними.
— Было все прекрасно, — сказала она, — он был превосходен. — Слова звучали странно, потому что в тоне ее голоса «превосходен» прозвучало как «ужасен». И слезы потекли с новой силой.
— Ах, Вильям, — сказала она, прижимаясь к нему и заливая слезами его рубашку. — Я знаю, что должна делать. Я должна выйти замуж за кого-то, такого, как Эдвард Браун. Он отлично подходит мне. Он подходящего возраста, подходящего социального положения. Подходит мне по внешним данным. Все превосходно. Он одинок, и я одинока. Мы пара, созданная на небесах.
Вильям подал ей платок, и она громко высморкалась.
— Он такой приятный мужчина, а я с ним была ужасна. Все, что он говорил, я воспринимала не так, как надо. Он… он назвал меня зрелой женщиной.
— Это говорит о том, что он о тебе ничего не знает, — отметил Вильям насмешливо. Джеки фыркнула.
— Он ничего обо мне не знает. Он хотел, чтобы я рассказывала ему истории о моей волнующей жизни. Как будто бы я была леди исследователь, показывающая фото родственников. — Она опять залилась слезами. — Но он ведь очень милый. Почему я так ужасно с ним обошлась? И почему я не могу сделать то, что сулит мне только хорошее? Почему я не делаю то, что мне следует делать?
— Почему ты не влюбилась в этого мужчину, если он настолько прекрасен? — Слова Вильяма звучали тихо, но она слышала, лежа на его груди головой, как застучало его сердце, а тело напряглось, как будто он говорил что-то очень важное для себя.
— Потому что он… безнадежно стар, — выпалила Джеки, — ничто его не веселило. И на тебя не похож. Ты меня смешишь. Ты…
Она прервала речь, чтобы взглянуть на него.
— Почему ты улыбаешься? — эта улыбка задела ее чувства. — Я изливаю тебе душу, а ты смеешься!
— Джеки, любовь моя, — задумчиво сказал он, обнимая ее крепче, — только ты считаешь меня весельчаком. Ни одна другая девушка ни разу не говорила мне, что я весельчак. Когда в группе хотели заняться чем-то, что я считал глупым или опасным, много раз меня обзывали стариком, потому что я всех отговаривал.
— Дети! — воскликнула Джеки с насмешливой иронией.
При этих словах он захихикал, погладив ее руки сверху.
— Ты знаешь, что я в тебе люблю, Джеки?
— Во мне ничего нет, что стоит любви, — горько сказала она. — Я просто дурочка.
Это заявление он проигнорировал.
— Одно, все-таки есть, но именно это я в тебе люблю особенно: когда ты была ребенком, ты была взрослой, а сейчас, когда ты взрослая, ты ребенок. Я даже думаю, что, когда ты родилась, тебе было двадцать пять лет, и ты ничуть не изменилась с тех пор. А возможно, и никогда не изменишься.
— Мне уже не двадцать пять. Я зрелая женщина. Ах, Вильям, что мне делать? Этот мужчина очень мне подходит.
— Так же, как брокколи.
— Что?!
— Брокколи тоже очень подходят для тебя — они полезные. Человек должен их есть каждый день. В самом деле, людям следует есть отварную курицу, брокколи и коричневый рис. Человек не должен есть шоколад или мороженое. Или жареный в масле попкорн.