— Надеюсь, Вацлав, список посещаемых вами достопримечательностей несколько шире бистро, кафе н
ресторанов?..
— Час назад я стоял у Триумфальной арки.
— Потянуло к чужой славе?
— Читал слова на бронзовой плите: “Здесь похоронен солдат Франции, умерший за родину”.
— Вас что-то не устраивает в надписи?
— Все вранье, Ян. Во-первых, никакой солдат там не похоронен. Так. декорация. Во-вторых, что значит
— за родину? Ни за какую родину этот солдат не воевал. Он погиб за Наполеона. Вам не кажется, что это не
одно и то же?..
— Что-то вы сегодня настроены критически.
— Люди, которые много знают, всегда настроены критически.
Через полчаса они уже сидели в уютном полутемном заведении. На дверях кабачка красовалась
доморощенная реклама: “Здесь не торопятся”.
Разговор шел о том, о сем. Оба собеседника чувствовали некоторую неестественность положения. Ян
решил нарушить установленные границы.
— Вацлав, вы бываете откровенным?
— Раз в году и только в солнечный день.
— А сегодня?
— Ну, давайте, давайте ваш вопрос!
— Вацлав, меня мучают обстоятельства гибели Робеспьера. Я должен кое-что понять. Если можете —
помогите.
Губаньский поднял на Яна темные, со злинкой глаза.
— Это сложные игры, Ян. Мне известно далеко не все. Робеспьер порой действовал слишком открыто,
самонадеянно. Его, конечно, могли убрать немцы…
— Как? Я, к примеру, не сомневался, что убийство Робеспьера — дело рук нацистских агентов!
— Не знаю, не знаю… — Вацлав наклонился ближе к Яну. — Мне известно только одно. За рулем
машины, которая сбила француза, сидела женщина. И давайте о чем-нибудь более веселом. День откровенности
кончился…
Они вышли на улицу.
— Да хранит вас святая дева Мария и… Интеллидженс сервис! — тихо пожелал на прощание
Губаньский. — Ну, а свидимся еще… будем действовать по обстоятельствам.
— Спасибо за сегодняшнее… похищение, — отозвался Ян.
Ян возвращался в особняк без особого энтузиазма. Разные мысли роились в голове. Конечно, Губаньский
знает гораздо больше, нежели сказал. Однако явно дал понять, что сомневается в причастности гестапо к
устранению Робеспьера. Тогда кто же? Не польская же дефензива. А почему бы и нет? И это могло быть. Но
почему Коблиц просил Яна опознать на фотографии французского “коллегу”? Возможно, француз
действительно направлялся к дому Яна. А что, собственно, открыл Яну Губаньский? Что за рулем автомашины,
сбившей Робеспьера, сидела женщина? Интересно, водит ли машину пани Зося? Ни разу не видел за рулем.
Можно попытаться проверить. А если то, что сказал Губаньский, провокация с целью навести на ложный след?
Вместе с тем Яну осточертело жить в мире загадок. Необходимо выяснить кое-какие истины. Он словно
долгое время пользовался монетами, любая из которых могла оказаться фальшивой. Среди них Коблиц и пани
Зося.
До самого дома Ян мысленно набрасывал всякие варианты, как выяснить подлинную роль Зоей.
Она встретила его в коридоре с неизменной улыбкой.
— Так долго… Я уже начала тревожиться.
— И правильно сделала. Меня опять похитили.
— Кто? — улыбка исчезла с лица Зоей.
— Поручик Губаньский. Из Варшавы. Что-то дрогнуло в глазах Зоей.
— Ты шутишь, Ян?
— Какое там шутишь? Он утащил меня в кабак и не отпускал пи за какие деньги!
— Вот видишь! Нельзя ходить одному.
— Я одеревенел от сидения под крышей.
— Давай завтра погуляем вместе. Я хочу на Монмартр. _ — С удовольствием.
Прогулка вдвоем совпадала с планами Яна. Ему хотелось посмотреть на Зосю в иной обстановке. И, если
удастся, разговорить ее.
На следующий день они долго гуляли по живописным уголкам Монмартра. Рассматривали работы
уличных художников. Любовались видами города, которые открывались с монмартрских высот. Все это время
Ян и Зося обменивались незначительными репликами и наслаждались красотой и искусством.
— А теперь спустимся на пляс Пигаль, — предложил Ян. — Для разрядки… немножко…
— Ты же знаешь, что я не пью.
— Пан Коблиц сказал, что ты ни в чем не должна мне отказывать. Тем более что у меня сегодня день
рождения.
— Ты с ума сошел! — воскликнула пани Зося. — Это правда?
— Клянусь говорить правду, одну только правду и ничего, кроме правды! — продекламировал Ян,
положив правую руку на воображаемую библию. — А ты?..
— Я такими клятвами не бросаюсь, — без улыбки сказала Зося.
Она тронула Яна за рукав, предлагая взглянуть на противоположную сторону улицы. Там, прямо на
тротуаре, длинноволосый худой поэт писал мелом стихи. Рядом лежала шляпа. В ней тускло блестели монеты.
Несколько туристов молча читали написанное. Ян и Зося подошли поближе.
Я бросаю стихи под подошвы прохожих,
Потому что в стихах пребывает душа.
Все равно вы пройдете по ней каблуками,
И безмолвно застонет от боли она…
Не пугайтесь! Шагайте! Никто мне не нужен
В этом черством, враждебно настроенном мире,
Кроме спутницы бледной по имени Боль!
Лишь она обладает ключами от истин…
Ян положил несколько франков в шляпу поэта, который не обратил на деньги никакого внимания.
Зося вдруг заторопилась, и они почти побежали вниз по узким каменным ступеням.
— У меня такое ощущение, что там камни корчатся и кричат, — призналась она Яну.
— Камни своих голосов не имеют. Они кричат голосами людей, — грустно произнес Ян.
Зося внезапно остановилась, оглянулась, взяла в ладони лицо Яна и поцеловала в губы.
— Что тебе подарить? — шепнула.
— Ты сегодня уже подарила мне Париж! — рассмеялся Ян. — Я люблю подарки без оберточной бумаги.
На пляс Пигаль питейные заведения соревновались в рекламной выдумке. В дверях кабачков вовсю
старались зазывалы. В конце концов Ян выбрал довольно шумный ресторанчик. С трудом нашел в нем
укромный уголок.
— Что же ты выпьешь? — спросил Ян.
— Ну, уж если нельзя избежать… тогда ликер.
Ян велел официанту принести шартрез, а себе коньяку.
— Зося… скоро полгода, как мы рядом… Но я тебя не знаю…
— А зачем… знать?
— Ну, вот ты… для чего живешь на свете?
— Ох, у меня так кружится голова!
— Подумаешь! Тебе ведь сегодня не нужно садиться за руль автомобиля!..
На какой-то миг лицо Зоей стало волевым. И тут же расплылось в прежней расслабленности.
— Если что… ты же отвезешь меня домой?.. — улыбнулась Зося.
— Я для тебя многое могу. Только вот убить не сумею… А ты… ты убивала, Зося?
— Ян, ты что — захмелел? Ну, ничего. Сегодня тебе можно. А мне нельзя. Но я тоже выпила. Потому что
у тебя праздник. И потому еще, что ты — чистый.
— У тебя ничего не болит?..
— Ты имеешь в виду те стихи? Я их уже не помню…
— А я помню. “Никто мне не нужен в этом черством, враждебно настроенном мире, кроме спутницы
бледной по имени Боль! Лишь она обладает ключами от истин…”
— Ты очень хочешь сделать мне больно?..
— Где твоя истина? Кто ты?
Зосе, видимо, действительно стало больно, потому что ее лицо, похожее на маску, слегка сморщилось,
как изображение на надувном шарике, потерявшем упругость. Зося на миг стала некрасивой.
— Я — никто… И — ничто… Так же, как ты, Ян… Так же, как ты… Пойдем отсюда. Я хочу домой. Я
очень устала. Очень…
Они добирались пешком и на метро. Ян чувствовал, как отяжелела Зося. Ему довелось почти тащить ее
на себе.
Париж давно накрылся вечерней пеленой, зажег фонари. Уже перед самым домом Зося отстранилась от
Яна и задержалась, роясь в сумочке. Ян сделал шаг вперед, чтобы отворить дверь, и вдруг услышал какой-то
незнакомый, звенящий голос пани Зоси:
— Ян… вернее, мистер Эванс… я не хочу, чтобы когда-нибудь вы задавали мне ваши дурацкие
вопросы!..
Ян с недоумением обернулся. Зося улыбалась. Но из ее оуКи на него смотрело дуло небольшого