рабом которых становишься. Фарук с его загадочной внешностью, конечно, носитель многих секретов. И
потому сам по себе является источником опасности. Однако Фред настаивал на контакте с Фаруком. В данном
случае Саммербэгу виднее…
Когда они налюбовались картиной Каира с высоты птичьего полета, Фарук повел Яна на Главный базар.
Если раньше у Яна кружилась голова от близости к небу, от видов, открывавшихся внизу, то теперь земля
оглушила голосами, красками, запахами. Базар был местом, где можно было лучше всего видеть, слышать,
ощущать горячее дыхание города. Возникла многозвучная мелодия труда, людских забот, противоречий,
маленьких радостей, погони за призрачным счастьем. В эту мелодию вплетали звон молоточки медников, ее
творили шумные вздохи кузнечных мехов, скрипучие веретена горшечников, выкрики продавцов,
расхваливающих свои товары, разносчиков холодной воды в медных, причудливой формы кувшинах. Эту же
мелодию бесшумно дополняли пестрые ковры и ткани, развешанные в бесчисленных лавочках. Белые и желтые
блики серебра и золота на деревянных подносах ювелиров, буйство всех цветов радуги в горках фруктов и
овощей. Дочтенная тяжесть старинных книг. Таинственные запахи приворотных трав. Наборные уздечки и
холодная острота благородных кинжалов.
Корзинщики, которые плели свои изящные и прочные изделия, портные, которые шили халаты и фески,
здесь трудились, здесь жили и здесь умирали.
Ароматы свежих фруктов и редких духов смешивались со зловонием темных закоулков. А живой блеск
женских глаз встречался так же часто, как и глаза, затуманенные трахомой.
Здесь никто не говорил нормальным голосом. Приценивались, торговались, ссорились и даже
обменивались новостями на повышенных тонах.
— Вы, вероятно, думаете, Ян, что мы находимся на красочном восточном базаре, — счел нужным
нарушить обоюдное молчание Фарук. — Но это верно лишь частично. На самом деле мы присутствуем в
главном центре сплетен, слухов и новостей. Здесь вы без особого труда можете узнать номера английских
частей, прибывших вчера в Тобрук. А также — что два дня назад ел на завтрак премьер-министр Англии
Черчилль… Мне доподлинно известно, что иностранные дипломаты держат на базаре специальных платных
агентов. Посольства боятся отстать от жизни. Сам египетский король не гнушается сведениями с базара… Так
что, надеюсь, ими не станете брезговать и вы.
“Ого, — мысленно рассмеялся Ян. — Чувство юмора у этого человека все же имеется. Только, пожалуй,
запрятано глубоко. Как все его истинные думы”.
— Я не привередлив, — успокоил Фарука Ян. — Но мне больше по душе базар в его первозданном
значении.
— Я знаю, — почти крикнул Фарук, поскольку его голос тонул в шуме рынка. — Но вы совершаете
ошибку! Базары всегда служили источником и передатчиком информации! Это их единственная бесплатная
функция…
Они вышли в район сувениров. На одном из выдвинутых прилавков, подпертом палкою, стояли
бесчисленные головы царицы Нефертити. Они были раскрашены ярко, по местным обычаям. Фарук собирался
пройти мимо. Однако Ян внезапно остановился, взял один из образцов в руки. Лицо Нефертити было для Яна
чуждым. Но шея… эта лебединая, тонкая, удивительная женская шея… ему подумалось, что она была
единственной правдой о женщине, жившей много веков до того, как Ян попал на этот базар. Можно было
приукрасить черты царицы, но выдумать подобную шею не мог бы ни один художник или скульптор того
времени. Так же как предвидеть, что шея древней царицы, ставшей эталоном красоты, окажется похожей на
шею молодой польки Кристины, совсем недавно таинственно и непонятно ушедшей из жизни.
Ян держал в руке очередную дешевую копию головы египетской царицы, покорившей время не великими
делами, в которых, без сомнения, проступал бы цвет крови, а просто женским обаянием, женской красотой,
способной преодолевать столетия наряду с пирамидами.
“А ты, Кристя, лежишь в земле, — думал Ян, — никому не желавшая зла, никем не узнанная до конца.
Ты никогда не станешь знаменитой. И не потому, что не была царицей. Просто не успел найтись твой Тутмос,
умевший мять глину для того, чтобы она затвердела и передала потомкам черты, которые вдохновили мастера.
Тутмос думал о вечном. Я — о сиюминутном. Вот почему ты останешься неведомой…”
— Вам нравится эта поделка? — спросил Фарук.
— Нет, что вы! — Яну сделалось неудобно. — Просто на хлынули воспоминания…
— Я знаю, — сказал Фарук.
Ян уже стал привыкать к постоянной фразе египтянина Но сейчас не выдержал, подозрительно глянул на
него Что он знает? Что-либо конкретное о Кристине? Но откуда? Маловероятно. Что-то о Яне? Может быть.
Однако скорее всего он знает о людях и временах…
— Я знаю, — повторил египтянин. — На вас нахлынули воспоминания. А на нас нахлынули дельцы,
спекулянты Ян, я привел вас на базар еще затем, чтобы вы увидели конгломерат торговых связей. В Лондоне это
увидеть невозможно. А тут… Знаете, кто самый популярный сегодня человек в Каире? Интендант британских
войск. В связи с подготовкой к борьбе с корпусом Роммеля у английской армии много заказов. Один мой
приятель за двое суток нажил состояние…
Фарук поправил на голове свою красную феску. Было непонятно, кого он осуждал, кем восхищался.
Можно подумать, что он дает рекомендации гостю, как лучше использовать свое пребывание в Египте.
У Яна уже гудели ноги от усталости — он не привык столько передвигаться пешком. Но выбраться с
базара было не так-то просто. Они медленно пробирались сквозь пеструю толпу. Кто-то смачно причмокнул у
Яна над ухом. Он повернул голову — и отшатнулся: прямо над его головок, отвесив гуттаперчевую губу, скалил
желтые зубы верблюд. Рядом что-то выкрикивал высокий араб в белом халате, в пыльной фетровой феске.
— Не бойтесь, — неожиданно улыбнулся Фарук. — Встреча с верблюдом всегда к счастью.
— О чем он кричит? — спросил Ян, кивая на араба.
— Он хвалит своего верблюда. Он говорит, что такого красавца земля еще не рождала. А насчет ума…
умнее только король. И, конечно, аллах.
— Здесь умеют преподносить товар.
— Этот араб ненамного преувеличивает! Заметьте: моя фамилия тоже означает “верблюд”. И я этим гор-
жусь. Ян, если бы вы знали арабский язык, то легко бы выяснили, что понятия “верблюд” и “красота”
происходят от одного и того же корня.
— Никогда бы не подумал.
— Я знаю. Но верблюд в самом деле очень красив. На мой взгляд, он близок к совершенству. Людей,
умеющих обнаруживать под землей воду, считают святыми. А верблюды всегда находят путь к воде. Они
чрезвычайно привязаны к людям. Мне рассказывали, что когда появляются самолеты, начинают бомбить и
стрелять, верблюды ложатся, образуя кольцо вокруг людей, словно силятся защитить их своими телами…
Впрочем, легенда гласит, что бог создал бедуина и верблюда одновременно.
“Вот он, Восток, во всем своем своеобразии, в своей неповторимости, — думал Ян. — Всего несколько
слов, а я начинаю уважать это странное животное с такими уродливыми горбами, войлочной шкурой,
узловатыми ногами. Завтра оно может показаться мне прекрасным…”
Неизвестно, куда бы завели Яна раздумья о прелестях и загадках Востока, если бы на выходе из тесного
ряда ремесленных лавчонок он лицом к лицу не столкнулся с поручиком Губаньским.
Губаньский был одет почти так же, как Фарук: пиджак, бриджи, гольфы с башмаками. А голову венчала
красная феска!
Пожалуй, феска поразила Яна больше всего. Еще один мусульманин! Впрочем, этому человеку, вероятно,
совершенно безразлично, под какую веру подделываться. Надо — он станет зулусом или индийским брамином.