выхватил пистолет, направил в полуприкрытую могилу. Но Ян опередил его выстрелом. Араб схватился за грудь
и с гортанным возгласом упал на могильный камень. Третий из группы, араб в белом, выпрямился и поднял
руки. В тот же миг Фарук выбросил правую руку вперед. Араб схватился за горло, страшно захрипел и
повалился на спину. Из рукава выпал и звонко ударился об пол узкий клинок.
— Кинжал, — с некоторым удивлением констатировал Ян.
— Я знаю, — сказал Фарук. — Еще бы миг — и… Но теперь он не опасен.
Ян никогда не видел, чтобы так бросали ножи — с ладони, снизу, резким движением вперед.
Фарук вырвал факел из руки длинного, бросился к могиле. Посветил внутрь.
— Скорее, — позвал Яна.
Они с огромным усилием сдвинули в сторону плиту. На дне усыпальницы лежал человек с кляпом во рту.
Он был весь перевязан веревками, как сверток. Лицо залито кровью.
— Негодяи, — шепнул Фарук. — Да падет на их головы гнев богов.
Двое из группы не подавали признаков жизни. Третий, араб в белом, плевался кровью на полу комнаты.
Не обращая на него внимания, Ян и Фарук с большим трудом вытащили из могильной ямы измученного
узника. Положили в стороне, поближе к столику со свечами. Ян вынул кляп изо рта бедняги, стал развязывать
веревки. Человек ничего не говорил. Только кашлял и постанывал.
— Здесь должна быть вода, я сейчас, — Фарук выбежал из комнаты.
Узлы были затянуты так плотно, что Яну пришлось взять клинок, который выронил араб, и перерезать
многочисленные сплетения. Человека буквально запеленали ц веревки.
Фарук возвратился с кувшином воды и чистой тряпкой. Они смочили тряпку. Ян осторожно протер лицо
пленника. В этот момент Фарук поднял факел, чтобы Яну было легче работать. Все лицо человека было в
ссадинах и кровоподтеках. Один глаз заплыл. Из рассеченного лба продолжала сочиться кровь. Но Ян вдруг, как
загипнотизированный, уставился на перебитый приплюснутый нос. В этот момент человек, видимо, стал
приходить в себя. Он глубоко вздохнул, всмотрелся в Яна. И вдруг слабо, но явственно подмигнул здоровым
глазом.
— Матка боска… пан Крункель?.. — он почти шипел.
— Будь я проклят! Пан Коблиц?! — не веря себе, воскликнул Ян.
Даже в немигающих фараоньих глазах Фарука отразилось удивление.
Коблиц задвигал онемевшими руками, стал ощупывать себя.
— Конечно… можно было бы придумать местечко получше для встречи… Я еще плохо переношу
могильную сырость… — пробормотал Коблиц.
— Ну, и отделали они вас, — качнул головой Ян.
Он смотрел на прожженную рубаху Коблица. В прорехе виднелась обугленная кожа…
— За неимением костра… жгли факелом… — усмехнулся Коблиц. — Но самое страшное… подыхать
живым там… в яме… Кстати, нет ли чего-нибудь для воскрешения?..
Ян виновато развел руками. Оглянулся на Фарука. Египтянин с невозмутимым видом протягивал
плоскую флягу из темного стекла.
Коблиц хотел приподняться. Застонал и снова откинулся навзничь.
— Лежите, я помогу, — Ян осторожно приподнял голову Коблица, бережно влил ему в рот немного
бальзама.
Коблиц глотнул, долго кашлял. Потом заметно ожил.
— Ничего… напиток… такой и фараона поднимет.
Фарук сделал вид, что не слышал реплики Коблица.
В другом углу комнаты хрипел раненый араб.
— Как с ним дальше? — Ян спрашивал Фарука.
— Наступите ему каблуком на горло… — вмешался Коблиц. — Это не люди… гиены…
Он начинал задыхаться. Ян принялся успокаивать Коблица. Пришлось дать ему еще глоток бальзама.
Когда Ян отвлекся от разведчика, он уже не слышал хрипа раненого араба. Фарук в стороне вытирал кинжал
куском белой материи.
Ян поднялся, подошел к длинному. Посветил факелом. На него с пола смотрело белесо-мертвое лицо
Гельмута Фриче. Ян не испытал ни радости, ни жалости. Вернулся к лежащему Коблицу.
— Ну, что — приходим в себя?
— Дьявол меня побери… Выходит, я вам задолжал целую жизнь, пан Янек?
— Давайте без болтовни, — поморщился Ян. — Как самочувствие?
— Еще глоток… минут через тридцать поднимусь, — пообещал Коблиц. — В смысле — встану. Потому
что на Монблан мне еще не вскарабкаться…
— У нас тут не очень далеко машина, — сказал Ян. — Лишь бы добраться до нее.
Он повернулся к египтянину.
— Фарук, что будем делать с этими?.. Побросаем в яму?..
Фарук покачал головой.
— Оставим здесь. За ними придут. Пожалуйста, помогите мне, Ян.
Они принялись закрывать плитой чью-то усыпальницу. Фарук не желал осквернять ее трупами врагов.
Возились минут пятнадцать, пока удалось поставить камень на место. Когда, обливаясь потом, закончили
невеселый труд, Коблиц уже стоял на ногах, держась за стену, и засовывал себе в карман пистолет Фриче.
— Вы рано взбираетесь на коня, Артур.
— Надо спешить. Если бы вы знали, как надо спешить! Друзья, вы полагаете, что спасли меня. Но вы
оба, возможно, сохранили жизнь Уинстону Черчиллю… Пойдемте, друзья. Только разрешите мне опираться на
вас…
Путь до машины был далеко не простым. Через каждые пять–шесть шагов Коблиц обмякал. Его
приходилось тащить на себе. Но едва ему становилось лучше, он снова устремлялся вперед. Воле этого
человека можно было позавидовать…
Наконец добрались до лимузина. Когда устроились с Яном на заднем сиденье, Коблиц сказал ему на ухо:
— Завтра прибывает Черчилль. Он в Москве, у Сталина. Надо предупредить возможное покушение.
— Понятно, — сказал Ян. — Значит, базарам всегда нужно верить…
— Базарам? — переспросил Коблиц. И вдруг понял. — Ах, каирскому рынку… Конечно, надо верить!
Базар — самое популярное разведывательное бюро…
— Вы мне расскажете о Фриче?
— Я охотился за ним. Но он меня перехитрил и выследил. В самый неподходящий момент. Захотел
добиться информации о времени прибытия нашего бульдога. А я дал маху. Недооценил возможностей немцев в
Каире. Не подстраховался. И чуть не сыграл в ящик. Если бы не вы… Но каким образом?!
— Я узнал Фриче. И прежде всего — по походке. Это было в Мертвом городе. Мы с Фаруком
заподозрили неладное…
Помолчали. Машина катила уже по современному Каиру.
— Да, на этом свете все же приятнее, — вздохнул Коблиц.
Ян, естественно, и предположить не мог, как неожиданно и странно отзовется в его судьбе происшествие
с непредвиденным вызволением Коблица из темноты загробного мира.
Уинстон был раздражен до предела. Весь малоприятный путь от Москвы до Тегерана и от Тегерана до
4 Каира он сидел, с трудом втиснувшись в авиационное кресло, воинственно выставив вперед подбородок,
что было сигналом для многочисленных советников не попадаться под горячую руку. Самые осведомленные
знали, что означает поза премьер-министра. Несмотря на “домашнюю” встречу со Сталиным, значительно
ослабившую напряженность их отношений, Черчилль в душе продолжал бушевать. Сталин пригласил “на
огонек”. “Огонек” затянулся практически до утра. Два руководителя двух великих народов открывали друг
друга не только как политики, но и как люди. Разговор, конечно, касался и государственных аспектов. Однако
Сталин был радушным хозяином и не выказывал упорства, несгибаемости, свойственных ему на переговорах
официальных.
Черчилль не любил, когда его слишком хорошо понимали. Вернее, когда с ним соглашались
единомышленники, оп радовался. Однако терпеть не мог, когда его просматривали насквозь.
Сейчас, сидя в самолете, под монотонный гул оставляющим внизу желто-зеленые, серовато-бурые
возвышенности и равнины Малой Азии, Уинстон с молчаливой яростью вспоминал эпизод за столом.
Он потратил столько душевной энергии, столько дипломатической изворотливости, столько личного