страшной пропасти.
Конечно, Уинстон Черчилль и думать не думал, и гадать не гадал (да и не собирался), как воспримет его
8 фултонское выступление некий Ян Крункель. Он просто не помнил о его существовании. Да если бы и
помнил — что бы это изменило?
Ян пережил тяжелое время. Гибель Коблица вышибла из колеи. Чешские друзья приняли Яна хорошо.
Заботились, выправили документы на имя смотрителя соседнего замка. Ян не остался в долгу, помогал как мог.
Когда война кончилась, Ян поехал в Варшаву. Но не нашел себя там. Его угнетали руины. Ему казалось,
что столицу не восстановят никогда. Он был очень замкнут и одинок.
Ян написал Фреду Саммербэгу. Сообщил, что случайно остался жив. Спросил, не может ли вернуться в
Англию.
Фред ответил немедленно и категорично: “Приезжайте!”
И вот Ян снова — в который раз! — очутился в Лондоне. Фред встретил его так, словно не было Африки,
отправки в горящую Варшаву, словно они всегда преданно дружили.
Но в кармане Яна лежал патрон, подаренный Коблицом.
— Ян, — сказал Фред. — Чем вы собираетесь заняться?
— Прежде всего тем, чтобы не возвращаться в любимое ведомство, — хмуро улыбнулся Ян. — Прежний
Ян умер. Новый не родился.
— Конечно, — согласился Фред. — Но надо рождаться. Что вас влечет?
— Не знаю, — горько признался Ян. — Не знаю… Хотя порой…
Он взял в руки газету. Щелкнул пальцем по напечатанной речи Черчилля.
— Порой меня охватывает непреодолимое желание отхлестать нашего бульдога. Надеть на него
намордник… Ведь то, что он здесь говорит, это… это предательство, Фред! Предательство! Еще вчера мне
твердили, что для спасения нации надо уничтожить фашистского дьявола. А теперь спешат найти для меня
нового сатану, снова приглашают в ад войны… Ради чего? Я не вижу причины. Я не верю в аргументы. Я не
желаю быть пустой консервной банкой, которую можно футболить, куда заблагорассудится…
Ян отшвырнул газету, схватил другую.
— А цвет его речи? Вам не кажется, Фред, что речь окрашена в коричневые тона? А фразеология? Она же
взята напрокат! Даже лондонские газеты возмутились. Вот послушайте, что пишут: “Железный занавес”, “с
позиции силы” — это отнюдь не изобретение гениального сэра Уинстона Черчилля, как могут предположить
многие. На самом деле, эти фразы употребил, не к ночи будь помянут, доктор Геббельс в передовой статье
газеты “Дас рейх” 25 февраля 1945 года. Так что мистера Черчилля можно обвинить лишь в прилежном
изучении нацистских проповедей…” Но это еще не все, Фред. Стоит обратить внимание на вывод: “Если бы за
каждое употребление этих слов западные публицисты и политики платили гонорар подлинному автору, тень
Геббельса была бы теперь самой богатой тенью в аду!” Вот что самое страшное, Фред!
— Послушайте, Ян, — сказал Фред, — а не заняться ли вам журналистикой?
— По правде говоря, эта мыслишка приходила в голову.
— У меня тут есть несколько знакомых издателей. Люди влиятельные. Я, пожалуй, поговорю с ними.
Сочините что-нибудь для начала…
Первый же предложенный Яном материал нашел место на страницах популярной лондонской газеты. Ян
рассказывал о Каире, о Мертвом городе, о приключениях в нем. Но, конечно, завуалировано. Перед этим он дал
слово Фреду, что никогда и нигде не станет упоминать о секретах “Ультра”. Во-первых, не пропустила бы
военная цензура. Во-вторых, Ян сразу бы опять сделался персоной “нон грата” в Англии.
Чем больше вращался Ян в журналистских кругах, чем больше узнавал о политических интригах, тем
чаще мрачнел. Им начинала овладевать навязчивая идея. С особой силой она вспыхнула, когда Ян прочел
призыв Черчилля, брошенный им во время выступления в Цюрихском университете.
— Все мы должны повернуться спиной к ужасам прошлого! — кричал Черчилль. — Мы должны
обратить свой взор в будущее… Европейская семья должна совершить акт веры и предать забвению все
преступления и ужасы прошлого!
“Как же так? — мучительно думал Ян. — Мне велят забыть руины Ковентри и печи Майданека?
Наплевать на убийство Кристины, на гибель отца? На пролитую мною кровь? Ради чего же тогда люди
приносили жертвы? Не ради же того, чтобы меня и мне подобных привели к новой кровавой бойне…”
Однажды в состоянии депрессии Ян решил рассчитаться с виновником нового напряжения в мире. Сунул
пистолет в карман плаща и поехал в Чертвэлл.
Ян не мог бы объяснить, что с ним происходило в эти минуты. Он лишь был убежден, что обязан
избавить человечество от поджигателя не такого уж обширного земного дома. Если не сейчас, то когда-нибудь
люди будут ему благодарны.
Стоял сырой, но довольно теплый весенний день. Такие дни всегда радуют англичан.
Ян позвонил. Калитку открыл телохранитель Черчилли сержант Томпсон. Сержант уже был далеко не
молод, как и хозяин. Однако от его крупной фигуры все еще веяло незаурядной силой. Томпсон скользнул по
Яну тренированным взглядом.
— Что вам угодно, мистер?
— Мне надо повидать мистера Черчилля.
— Кто вы и по какому делу?
— Я сын его хорошего знакомого… вот моя визитная карточка. Я из газеты.
— Мистер Черчилль не очень здоров и не принимает.
— Я прошу доложить обо мне.
Сержант еще раз не очень одобрительно оглядел посетителя.
— Хорошо, я доложу. Но вам придется подождать здесь.
Он захлопнул калитку у Яна перед носом. “Не примет, — решил Ян. — Напрасно я сюда притащился.
Видно, его хранит провидение…”
Уинстон действительно не очень хорошо себя чувствовал. Никаких признаков болезни не было. Просто
напала хандра. Опять изменилась походка, резче обозначилась сутулость. С утра, вместо того чтобы заняться
кирпичной кладкой, Уинстон в бордовом восточном халате бесцельно расхаживал по спальне.
Томпсон остановился в дверях спальни.
— Сэр, вас хочет видеть какой-то журналист. Вот его карточка.
Уинстон пробежал по визитке глазами. Какой-то Людвиг Янковский. Карточка ни о чем не говорила.
Уинстон уже открыл рот, чтобы послать посетителя к черту, по тут некстати вмешался сержант.
— Сэр, если позволите… я хотел посоветовать… не принимайте этого человека.
Томпсон забыл, что с утра в патрона вселился дух противоречия.
— Почему, Томпсон? — воинственно вскинул подбородок хозяин.
— Не нравится он мне что-то… глаза у него стеклянные, сэр.
— Ну, вот еще… — недовольно проворчал Черчилль. — Если мы по этим признакам начнем отказывать
журналистам… Зовите!
Сержант потоптался на пороге, но возразить не решился. Проклиная себя за несвоевременную реплику,
отправился ко входу и впустил Яна.
— Только недолго, мистер, — предупредил.
“Это как получится”, — зло решил про себя Ян. Плащ ему предложили снять в прихожей. Однако Ян
заблаговременно успел переложить оружие в пиджак.
— Чем могу служить? — петушино выпрямился Черчилль, завидев Яна на пороге спальни.
— У меня для вас необычное сообщение, сэр, — удивляясь собственному спокойствию, сказал Ян.
Уинстон кивнул сержанту. Тот закрыл дверь. Черчилль и Ян остались в спальне вдвоем. Впрочем, втроем:
на Яна настороженно смотрел мохнатый белый пудель.
Перед Яном стоял властелин миллионов людских судеб. Даже в домашнем халате он выглядел
респектабельно. Вообразить его сатаной было нелегко.
— Итак… — сказал Уинстон, всматриваясь в посетителя.
— Я пришел вас убить, сэр.
Ян произнес это твердо и убедительно. Он находился в двух шагах от закрытой двери спальни. До
Черчилля было рукой подать. Ян не делал никаких попыток достать оружие, приблизиться к Уинстону. Ян
ожидал вспышки, попытки действовать или пойти на хитрость. Уинстон более внимательно вгляделся в Яна.
Пудель ворчал. Но ворчал из-под кровати.