Ночь чернотою залила заводское поле… Подкралась к заводским стенам и, перевалившись через них, расползлась по окраинам, по плохо освещенным переулкам. Потонули в этой черноте склады химикатов, градирня, мусорные ворота. И Бачилла, спустившись с ярко освещенной рамки, с трудом отыскал их в такой темноте.
У распахнутых в ночь мусорных ворот по-прежнему бдительно сидел Лапицкий.
— Стой! — закричал он на Бачиллу. — Кто идет?
— Не ори! — выступая из темноты, ответил Бачилла.
— Ты… — сказал Лапицкий. — Смену, што ли, привел?
— Какая тебе смена еще нужна?!
— Какая? — Лапицкий зябко поежился. — Так ведь холодно уже. Дует…
— Ты ворота закрой, вот и не будет дуть! — едко посоветовал Бачилла. — Ты что сидишь тут, если уже одиннадцать часов ночи стукнуло?
— Одиннадцать? — искренне удивился Лапицкий и покачал головой. — А то ж я думаю: чего темнота такая? Может, думаю, на глаза какое осложнение пошло… Это, когда на холоде посидишь, бывает всякое.
— Ты в зараздевалье иди! — приказал Бачилла, когда Лапицкий закрыл ворота. — Сиди там. Чтобы, если какая подача будет, так не искать тебя!
— Пойду! — сказал Лапицкий. — Хоть и согреюсь заодно, а то ж ведь совсем иззяб… Да погоди ты… — он попробовал удержать начальника караула, вознамерившегося уйти. — Ты скажи мне по-честному. Неужели ты всерьез не веришь, что я в партизанах был?
— Да иди ты! — вырывая руку, ответил Бачилла. — Таких, как ты, партизанов к стенке ставили!
И он быстро зашагал от Лапицкого.
Злой был сейчас Бачилла…
Хотя он добросовестно прохрапел три часа в караулке, но сон унес с собою только опьянение, а головную боль оставил начальнику караула. И на обход постов направился Бачилла именно с той потаенной мыслью, что, может быть, удастся где-нибудь опохмелиться, но где там… Здесь, у мусорных ворот, погасла последняя надежда.
Лапицкий же широко зевнул, словно собирался проглотить начальника, караула, потом, подумав, закрыл рот и поплелся к ярко освещенной рамке.
Все сгущалась и сгущалась темнота в заводских переулках. Подходила к концу вторая смена, и в притихшем гудении завода можно было явственно различить мяуканье котов. Два нанюхавшихся валерьянки кота дрались сейчас на крыше, облитой дымчатым светом прожекторов. Расстояние гасило звуки, и казалось, что где-то в высоте, посреди черного ночного неба плачет брошенный ребенок.
Этот плач слышала и Сергеевна. Нервничая, она ходила по рамке и не могла понять, что происходит за заводской стеной. Зарево фар тепловоза застыло на месте, хотя уже давно ушел к железнодорожным воротам охранник. Сергеевна сразу, как только позвонили с Промышленной, послала Лапицкого отпирать их. Откуда было знать Сергеевне, что еще полчаса назад Романеня поменял на этих воротах замок. Повесил свой, а настоящий, которому положено было висеть, засунул в карман.
Не знал этого и Лапицкий. Напрасно машинист с тепловоза слепил охранника прожекторным светом — ключ не влезал в замок.
— Ну, скоро ты там?! — не выдержал машинист.
— Замок какой-то худой… — ответил Лапицкий.
— Да ты что, дед?! — машинист зло матюгнулся. — Мне ж передачу, мать твою, надо развозить!
— Почакай трошки… — рассудительно отвечал ему Лапицкий, и машинист побледнел от злости. Отогнал полувагон с силумином в тупик за заводской стеной и здесь бросил его. Сразу стало темно. Матюгнувшись, Лапицкий отправился звонить начальнику караула.
— Ключ вроде не той… — объявил он. — Не открывае совсем. Ненастоящий какой-то…
— А где той?! — рассвирепел Бачилла. — Где той, я спрашиваю?!
— Да вроде в караулке брал той! — пытался защититься Лапицкий, но Бачилла уже бросил трубку.
Романеня между тем был начеку.
Едва Лапицкий скрылся в здании склада, он снова переменил замки. Свой снял, а на ворота повесил тот, что и должен был висеть на железнодорожных воротах.
Поэтому у Бачиллы замок открылся сразу.
— Пить надо меньше! — сказал Бачилла и добавил презрительно. — Пар-ти-зан!
Бачилла пошел в зараздевалье, чтобы сказать Сергеевне про ворота. Лапицкий же обиженно засопел, снова закрыл замок и на всякий случай ощупал его руками. Ничего подозрительного не было в замке.
«Партизан… — обиженно подумал он. — Небось у партизанов тоже всякое бывало».
Волнение выветрило из головы Лапицкого остатки хмеля, и ночной холодок чувствительно пробирал его тело. Лапицкий потоптался еще с минуту и, поскольку тепловоз не ехал, отправился в зараздевалье греться. Ключ он сжимал в кулаке.