— Иди, иди сюда, кисанька! — кричал Термометр. — На! На!
Он глубоко окунал в ведерко факел и, размахивая им, разбрасывал по сторонам горящие хлопья. Одна подожженная тварь уже крутилась. От нее разлетались искры…
И то ли смола кончилась у Термометра, то ли просто осенило его, но Ромашов вдруг увидел в его руках канистру с бензином, которую Термометр схватил, должно быть, возле автопогрузчика. Держа канистру обеими руками, Термометр раскручивался то в одну сторону, то в другую, расплескивая бензин. Стадо охватила паника… Обезумев от боли, твари мчались по заводским переулкам. И вот один, кажущийся особенно огромным из-за охватившего его пламени, кот вспрыгнул на бензовоз, к которому так стремился пробраться Ромашов, и сразу же яркой вспышкой огня ослепило Ромашова.
Когда Ромашов очнулся — взрывной волной сбило его с ног, — первое, что услышал он, был смех Андрея.
— Пробились! — хохотал он. — Пробились, ребятки…
Жутковатым был этот смех.
Неверными синеватыми язычками пламени догорали в переулке остатки бензина, а вокруг — куда ни взгляни — мчались, рассыпая по сторонам искры, мяучащие комья огня: бензовоз взорвался посреди стаи…
Времени не было.
Теперь, когда вокруг бушевал огонь, Ромашов понял, что, едва они миновали Дражненскую проходную, все, что ни делали, было лишь видимостью действия. Черными стенами смыкались вокруг заводские корпуса, и время оказывалось замкнутым в этом магическом лабиринте.
Но сейчас, когда подожженные коты разнесли огонь по всем заводским закоулкам и, вначале нехотя, томительно медленно, начали гореть сразу все цеха, время как бы включили, и его секунды, минуты побежали стремительно вперед, словно бы стремясь заполнить зияющую пустоту.
Осторожно Ромашов заглянул в лицо ребенка и счастливо улыбнулся.
Все происходило в считанные мгновения.
Вот густо повалил из окон механического цеха дым. Ядовитые клубы — то красно-бурые, словно ржавчина, то пепельные, то едко-зеленые, как трава перед грозой — заволакивали переулки. Потом пламя выметнулось из цехов — и сразу стало светло.
— К градирне! — сказал Ромашов. — Там вода.
И, задыхаясь от едкого дыма, прижимая к себе сверточек, побежал вдоль литейки к складам…
Возле складов химикатов лежали газовые баллоны, и сейчас, когда огонь охватил и их, они начали рваться, словно тяжелые бомбы. Взрывной волной вышибло стекла в литейке, и огонь длинными языками рванулся наружу. От жары, охватившей переулок, начала тлеть одежда. За первым взрывом раздался второй. Стена химикатовского склада рухнула, и огонь вывалился на улицу, словно живой двинулся в погоню за убегающими людьми.
Воды в градирне давно не было…
Деревья, что росли на стенах, давно засохли. Они свисали корявыми, узловатыми щупальцами, как пальцы, нащупывающие смерть.
И смыкался огненный круг. Жгучий ветер крутил над красными сугробами у стены пылевые столбы, поземкою гнал раскаленную пыль на людей.
— Вот и все… — сказал Андрей. — Отбегались. Теперь нам хана.
— Еще минуты три продержимся… — Ромашов опустился на землю. Здесь, внизу, легче было дышать. — Жалко…
— Нет! — перебил его Андрей. — Сейчас главное — ни о чем не жалеть.
— Ты как упырь рассуждаешь! — зло выкрикнул Термометр. — Жизни всем жалко!
— Ну, мы ведь что-то сделали… — Ромашову было трудно говорить: уже полыхало сзади здание градирни, и искры от него сыпались на них, — но он помнил, что так уже было в его жизни…
Было… Он это точно видел, потому что не удивлялся ничему, лишь узнавал то, что было.
Жгло спину, на Андрее уже тлела одежда, но он, кажется, и не чувствовал, что горит.
— Мы все-таки сожгли его, — сказал Андрей. — Не знаю, что изменится теперь, но что-то ведь должно измениться. И это уже хорошо. А помирать чего… Помирать не страшно.
— Ну да, — царапая ногтями асфальт, выкрикнул Термометр. — Тебе, конечно, не страшно. Ты ведь не первый раз уже!
Андрей вздохнул.
— Хоть в первый раз, хоть в десятый — все равно больно! — ответил он.
— Ну вот и признался… — Термометр прошептал это, потому что жар обугливал его и дыхания для крика не хватало. — А раньше отпирался. Ты же мертвый уже.
— Сейчас и мертвым, и живым вместе надо быть, — ответил Андрей. — Земля для всех общая…
И этот разговор Ромашов уже слышал… Он не помнил, что было после разговора, но было плохо… Сжав зубы, чтобы не застонать, он встал, прижимая к груди сверток.
Здесь было нестерпимо жарко. Уже сомкнулся огненный круг, горело и впереди, и сзади, огненное море бушевало в цехах и заводских переулках, и сквозь него, словно не было огня и нестерпимого жара, шла одетая в черное Помойная баба.