— Мало ли дураков на свете! — миролюбиво отозвался Яков Родионович, роясь в карманах, чтобы точно — копеечка в копеечку — расплатиться с таксистом. — Или, может, бандит какой… Ограбил банк, вот и швыряется деньгами.
— Бан-дит… — презрительно передразнил его таксист. — Это у всех скупердяев так: чуть что — так сразу и бандит. А может, он просто человек хороший!
— Сомневаюсь… — сунув таксисту мелочь, ответил Яков Прохорович. — У хороших людей только жалованье, а с зарплаты не станешь бросаться тысячами.
— А! — презрительно скривился таксист, засовывая в карман мелочь. — Мелкий вы человек, папаша, вот и говорите так. Широты в вас нет, понятно?
И чтобы полнее выразить свое презрение, рванул с места так, что прижимистого пассажира обдало едким выхлопным газом.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Ряд белоснежных столиков перспективой уходил в глубь кафе… В помещении никого не было, хотя табличка на двери извещала, что мест нет.
Посреди зала сидел Пузочес и задумчиво смотрел на пустые столики. Время от времени он наполнял свой узкий фужер шампанским и, покачиваясь, шел к какому-либо столику, садился там и молча пил. Оробевшие официантки округлившимися от изумления глазами следили за странным клиентом.
Пузочес оплатил все столики и попросил никого не пускать в кафе. Такого в истории заведения еще не было. Теряясь в догадках, официантки рассказывали друг другу, что этот загадочный человек вернулся с Севера, а здесь у него погибла в автомобильной катастрофе вся семья, и теперь он справляет столь необычные поминки. И нашлась даже официантка, молодая совсем девчонка, которая лично была знакома с этой семьей, и на нее смотрели сейчас с уважением.
Пузочес не опровергал предположений официанток.
— С Севера? Ну, да… Разумеется, с Севера. Полтыщи километров порт Ванин, три тысячи — Магадан… Да, такие вот дела, уважаемые товарищи женщины. Семья погибла в автомобильной катастрофе? Ну да… Нечто похожее на катастрофу. Жалко? Конечно, жалко, раз все погибли.
И Пузочес снова торопливо наполнял фужеры и заставлял пить официанток за помин тех, кто погиб в авиационной катастрофе.
— Почему авиационной? Машину загнали на самолет, и самолет упал. Разбился… Все погибли… И машина тоже.
И Пузочес так ясно увидел вдруг свою семью, погибшую в авиационной катастрофе, что начал окликать по именам и жену, и дочь с голубыми глазами, и сына — пятилетнего карапуза.
Он снова пил и уговаривал молодую официантку, которая якобы знала его семью, уехать в Сухуми. Когда? Да сейчас же. Немедленно. Сразу и на вокзал! Нет! Лучше в аэропорт. И лететь… Деньги? Деньги вот…
И Пузочес махал перед испуганной официанткой толстой пачкой двадцатипятирублевок.
Потом эта официантка куда-то исчезла, потому что Пузочес, уговаривая, начал расстегивать ее халатик. Исчезли и остальные. Пустота образовалась вокруг, и пустые столики уже не радовали Пузочеса. И тогда-то сквозь пьяный туман промелькнуло вдруг в памяти лицо Наташи Самогубовой, и Пузочес, хватаясь руками за стол, поднялся.
Прямо на такси он подкатил к фабрике.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
После собрания Наташа забралась в каморку, в которой обычно обдумывал свои дела Васька-каторжник, и горько заплакала.
Всегда вот так получалось в ее жизни. Она трудилась, она старалась, но чужое и враждебное извне входило в ее жизнь, и все то, что с таким трудом возводила она, безжалостно рассыпалось.
Так было и сегодня. Ее сразу оборвали, когда она попыталась объяснить, что не все в статье, напечатанной сегодня в газете, верно.
— Как это неправильно? — спросил Ольгин, инструктор городского комитета комсомола. Он вел собрание. — Вы не выступали на совещании наставников?
— Выступала… — растерянно ответила Наташа. — Но мне велели…
— Не велели, а попросили! — поправила ее Леночка Кандакова.
— Ну да… — совсем смутилась Наташа. — Попросили… Но я же не знала.
— Не знала? — Ольгин постучал карандашом по столу, останавливая смех, возникший в зале. — Комсомолец должен знать, к чему приводит тот или иной поступок. Вам доверили выступить, а вы злоупотребили этим доверием — ввели в заблуждение сотрудника редакции, ввели в заблуждение весь коллектив, где вы трудитесь.
Он говорил долго, и слова его хлестали Наташу. Она только к концу собрания опомнилась и хотела было сказать то главное, чего не знал здесь никто. Она хотела сказать, что текст выступления ей принесла Кандакова, но было уже поздно — началось голосование: «Кто против исключения Самогубовой из комсомола?», «Кто воздержался?» — никто не поднял руку. Наташу исключили единогласно. И словно бы наступило беспамятство. Наташа очнулась, когда помещение уже опустело, только на сцене, подписывая бумаги, еще сидели Ольгин и Леночка Кандакова. Робко Наташа подошла к ним.