У себя в комнате она опустилась на широкий подоконник и стала глядеть на поля, на бурую пашню, на колышущиеся безлистые деревья, на шпили церквей, на водовороты пыли и листьев, клубящиеся внизу у террасы; она так и не выпустила из рук шляпу и все теребила пальцами приколотую сбоку брошь.
В дверь постучали, вошла заплаканная няня:
— Прошу прощения, ваша милость, но я просмотрела вещи Джона. Это не мальчика платок.
Резкий запах и украшенные короной инициалы выдали происхождение платка.
— Я знаю, чей это. Я отошлю его хозяйке.
— Не возьму в толк, как он к нему попал, — сказала няня.
— Бедный мальчик. Бедный, бедный мальчик, — сказала Бренда, когда няня ушла, и снова уставилась на растревоженный пейзаж.
— Я вот думал о пони, сэр.
— Так, Бен.
— Вы как, будете его у себя держать?
— Я не думал об этом… да, пожалуй, нет.
— Мистер Уэстмэккот из Рестолла о нем справлялся. Он думает, пони подойдет для его дочки.
— Так.
— Сколько мы запросим?
— Не знаю… сколько, по-вашему, нужно?..
— Пони хороший, ухоженный. Я так думаю, сэр, меньше чем за двадцать пять монет его отдать нельзя.
— Хорошо, Бен, займитесь этим.
— Для начала запрошу тридцать, так, сэр, а потом маленько спущу.
— Поступайте, как сочтете нужным.
— Хорошо, сэр.
За обедом Тони сказал:
— Звонил Джок. Спрашивает, не может ли чем помочь.
— Как мило с его стороны. Почему бы тебе не позвать его на уик-энд?
— А ты как, не против?
— Меня здесь не будет. Я уеду к Веронике.
— Уедешь к Веронике?
— Да, разве ты забыл?
В комнате были слуги, поэтому они смогли поговорить чуть позже, когда остались в библиотеке одни.
— Ты в самом деле уезжаешь?
— Да, я не могу здесь оставаться. Ты же все понимаешь?
— Да-да, конечно. Просто я думал, может, нам вместе уехать куда-нибудь за границу.
Бренда продолжала так, словно не слышала его:
— Я не могу здесь оставаться. С этим покончено, неужели ты не понимаешь, что с нашей жизнью здесь покончено.
— Детка, что ты хочешь сказать?
— Не спрашивай… потом.
— Но, Бренда, родная, я тебя не понимаю. Мы оба молоды. Конечно, нам никогда не забыть Джона. Он навсегда останется нашим старшим сыном, но…
— Замолчи, Тони, пожалуйста, прошу тебя, замолчи.
Тони осекся и немного погодя сказал:
— Значит, ты завтра уезжаешь к Веронике?
— Угу.
— Думаю, я все же приглашу Джока.
— Ну конечно.
— А о планах на будущее подумаем позже, когда немного отойдем.
— Да, позже.
Наутро.
— Очень милое письмо от мамы. — Бренда протянула письмо через стол.
Леди Сент-Клауд писала:
…Я не могу приехать в Хеттон на похороны, но буду непрестанно думать о вас и вспоминать, как видела вас всех троих на Рождество. Дорогие дети, в такое время лишь друг в друге вы обретете поддержку. Только любовь поможет противостоять горю…
— Я получил телеграмму от Джока, — сказал Тони. — Он приедет.
— Своим приездом Бренда всех нас свяжет по рукам и ногам, — сказала Вероника. — Что бы ей догадаться прислать отказ. Понятия не имею, как с ней говорить.
Когда они остались после ужина одни, Тони сказал Джоку:
— Я ничего не мог понять, но теперь, кажется, понял. Я воспринимаю иначе, но ведь мы с Брендой во многом совершенно разные. Именно потому, что они ей чужие, и не знали Джона, и никогда не были здесь, Бренда хочет быть с ними. В этом все дело, ты согласен? Она хочет быть совсем одна и подальше от всего, что напоминает ей о случившемся… и все равно это ужасно, что я ее отпустил. Не могу тебе передать, что с ней… она все делает машинально. Ей куда тяжелее, чем мне, это я понимаю. А я ничем не могу помочь, вот что невыносимо.
Джок не ответил.
Бивер тоже был у Вероники, Бренда сказала ему:
— Вплоть до среды, когда я подумала, что ты умер, я и понятия не имела, что люблю тебя.
— Вот как? А говорила об этом не так уж редко.
— Ты еще в этом убедишься, — сказала Бренда, — дуралей.
В понедельник утром на подносе с завтраком Тони ждало письмо:
Дорогой Тони,
я не вернусь в Хеттон. Пусть Гримшо упакует мои вещи и отвезет их на квартиру. После этого она мне больше не нужна.