Я раскрывала пакет и предлагала всем попробовать, а «кондитерша» обходила посетителей с большой плетеной корзиной. Печенье действительно было вкусное, правда, слегка дороговатое. Сама я всегда брала с полдюжины пакетов и подкармливалась из холодильника, даже когда сидела на диете. Два-три пакета всегда покупали мои продавцы, не брезговали этим товаром и посетители. В каждом пакете лежал листок с текстом: добрые христиане в «Мейбл Делкорте» присматривают за обиженными судьбой молодыми женщинами. Видимо, сердцам сборщиков пожертвований была по нраву синяя типографская краска. Карточка, которую показал мне ХестерСон и тут же убрал в конверт, была тоже напечатана светло-синим.
Был в моем списке и гитарист, который каждый год сразу после Четвертого июля устраивал на нашей автостоянке концерт в пользу «Всякой дикой природы» — так гласил синий текст его карточки. Гитарист, «кондитерша» и отец Зил Хестерсон получали от меня свои доллары безотказно. Если мне надо было уйти, а они могли появиться, я давала распоряжение — они должны получить не меньше, чем обычно. Люди целый день бьют ноги, нельзя заставлять их приходить еще раз, если меня не окажется на месте.
Не думайте, будто к людям, для которых и два доллара капитал, я отношусь свысока. Каждый судит по-своему, и вполне возможно, что кто-то, не попавший в мой список, содержит двух бабушек. Я и вправду люблю печенье, и меня воспитали так, что мне неуютно, если я не подаю милостыню. Истинная милостыня — она важнее налогов. Но я не такая хорошая, как хотели родители, для меня налоги важнее. Хотя, будь моя воля, я бы налогов не платила. Хестерсону и остальным я давала деньги из кассы и списывала их на недоплаты покупателей. Не думаю, чтобы такая процедура понравилась Налоговой службе, но мне так проще, да и правительству проще, а я не хочу, чтобы мои подопечные получали извещения от НС из-за того, что я внесла их имена в свою расходную книгу.
Некоторые компании ворочают миллиардами, выполняют все налоговые инструкции — а налогов не платят. Очень просто — платят свою десятину налоговым юристам. И налоговое ведомство довольно. Можете сами сообразить, кто ведет себя более достойно.
Насколько помню, сестра Мария появилась у меня еще однажды, года три или четыре назад, — у отца Хестерсона, по ее словам, были нелады со здоровьем. Полегчает, тогда и приедет сам навестить добрых друзей, может быть, в сентябре. Я пожелала ему скорейшего выздоровления, послала положенный взнос.
Через несколько дней мне пришлось срочно наведаться в Хайаннис, а Хайаннис летом — это не приведи Господь. У нас был большой заказ на расписной кафель для кухни, и я поехала посмотреть своими глазами, как управляется художница. Встретиться договорились пораньше, я решила перехитрить час пик, чтобы к десяти уже вернуться. Но летом этот номер не проходит — хитрецов оказывается так много, что час пик безнадежно расползается в обе стороны. Встреча с художницей-плиточницей затянулась, и, когда я собралась в обратную дорогу, от утра почти ничего не осталось.
А что, если заглянуть к Хестерсону? Приятельствуем давно, а в его лагерь я не выбралась ни разу. И никогда не выберусь — летом у меня хлопот полон рот, и без особой надобности меня из города не вытащить, а после Дня труда лагерь сворачивают. Я позвонила в магазин, удостоверилась, что утренний наплыв клиентов вот-вот сойдет на нет, и сказала: вернусь позже, когда народ начнет разъезжаться с пляжа. Короче, устроила себе выходной.
В телефонном справочнике он не значился. Это меня не удивило. Я стала искать Церковь воли Господней, перебрала несколько вариантов — ничего. Прошлась по списку лагерей — тоже пусто. За углом находилась торговая палата, и там о Хестерсоне слышали, но как слышали? Хозяева магазинов наводили о нем справки. Во мне заворошился охотник.
Я обошла несколько торговцев, из тех, кто закрепился на главной улице города давно и не мог бьггь обойден вниманием просителей. Верно, все они знали маленького чернокожего священника со стоячим воротником и сестру Марию, но не знали, где они живут и где находится лагерь. Может, вам стоит зайти на почту?