— Откуда, на фен, Дарнелл его знает, если он старше вас?
Мама говорит:
— Почему ты всегда плохо думаешь про Дарнелла, Джон?
— А потому, что нечего ей с ним гулять. Он, видно, чего-то натворил прошлым летом и влип, — говорит отец, но я уже не могу выслушивать все эти воспитательные выкрутасы. Чепуха какая-то.
— Он же просто сидел на водительском месте и слушал радио, тыщу раз тебе говорила, — начинаю вопить я. — Они с Лондейлом сдирали предвыборные плакаты Мэка Эллисона. Это тот, за которого ты не стал голосовать, потому что сказал, что черный никогда не пройдет в совет графства.
— А чего ж тогда его забрали легаши? А оттого, что у него ни фена не было водительских прав и нечего ему было тереться в том богатом районе, — отзывается папаша.
— Но зато они снимали плакаты, — говорит мама. — Ты ж всегда ворчал, что их месяцами после выборов никто не сдирает.
— У Дарнелла нет прав из-за той поганой страховки, потому что в него тогда врезался белый, а у Дарнелла страховки не было. Конечно, его раньше предупреждали, штрафовали — все дела, но ты же знаешь, какая дорогая страховка на Вестсайде. Сам ржал, когда последний раз страховался, потому что ты-то живешь в другом месте.
Я чувствую, что больше не могу говорить, потому что в носу щиплет, а в горле перекатывается комок, и я иду к себе в комнату и закрываю дверь.
Чуть позже ко мне приходит мама.
— Ты покушала у Дарнелла? — спрашивает она.
— Я не хотела есть. Хорошо поела на работе.
— Где? На этой красивой площади напротив совета графства? — спрашивает мама, прислоняясь к спинке моей кровати. — Знаешь, я все время представляю, как ты там сидишь вместе с другими секретаршами, ходишь в эти уютные кафе и магазинчики, которые теперь открылись на площади. Прямо Лос-Анджелес да и только.
Каждый раз, когда она заговаривает про совет графства, видно, как она гордится моей работой. Мне все время приходится ее перебивать, говорить, чтобы она не называла меня секретаршей, ведь я просто служащая, да разве она слушает.
— Да, мама, я там сидела, на солнце. А сейчас хочу спать.
Когда она закрывает дверь, я смотрю в окно и прислушиваюсь к вертолету. Он взлетает с крыши совета, у них там вертолетная площадка или что-то в этом роде. Иногда, когда я с Дарнеллом сижу у него во дворе, полиция накрывает нас оттуда лучом прожектора, как молнией. Вертолет кружит зло и быстро, как оса, заливая всю улицу серебряным светом. Мама всегда спрашивает меня, какие новые цветы в этом месяце посадили на площади. Я сегодня сидела там, у фонтана, он такой бледно-голубой, как стекло. Народ отламывал крышки от газировки, и это было похоже на тихие выстрелы. Из головы не выходил Рикки Ронрико да еще эти красные огоньки на стене, я все время представляю себе, как бы они выглядели сейчас, когда я тут лежу на кровати, закутавшись в одеяло Дарнелла. Я долго так лежу, прислушиваясь к удаляющемуся шуму вертолета, надеясь, что Дарнелл сразу поехал домой и не натолкнулся ни на Малыша, ни на еще кого-нибудь, кто любит прикалываться и заниматься пустым трепом.
Я просыпаюсь и знаю, что его еще не поймали. Как-то сразу чувствую это. Я почти ясно вижу перед собой лицо Рикки Ронрико и фазу звоню Дарнеллу. Он говорит, что по Вестсайду ходят все так же с опаской, а ездят медленно, но не слишком, и я слышу, что он улыбается, и знаю, что сейчас он думает о вчерашней ночи.
— Ну что, заберешь меня, как обычно? — спрашиваю я, а он в ответ смеется.
Он всегда появляется около двух, так, чтобы мы смогли пройти через парк. Я начинаю прибираться в доме вместо мамы; папаша уже ушел на работу, сегодня у него сверхурочные. Он уже начал говорить про то, что скоро надо платить налог, хотя платит всегда в декабре. Потом мы с мамой садимся делать персиковый пирог; хорошо, что они у нас есть, персики, — тетя Мэй прислала из Перриса. Потом мама ставит заплату на папины рабочие штаны, а я зашиваю белую блузку. Когда приезжает Дарнелл, мама уже заканчивает шить.
— Ну как там, на Пикассо? — спрашивает она.
— Спокойно. Много всяких разговоров, а вообще ничего — ждут.
Мы говорим, что просто побудем у Дарнелла, поиграем в карты, а больше никуда — ни кататься, ни в гости.
— Ну а почему вы тогда не можете тут поиграть в карты?
Она качает головой, как всегда, когда понимает, почему мы тут не останемся. У Дарнелла мы сидим за столом, все время кто-то подходит, чтобы посмотреть баскетбол или борьбу, все смеются и все про всех говорят. А сюда никто не приходит. Даже попросить яйцо или принести зелень, и никогда не бывает звонков в дверь — только по телефону.