Восьмое мая. Якорь пошел вверх. Раз-два, взяли. Поднять парусину. Слуш-сэр, поднимаем. Корабль движется медленно, тяжело, обремененный слишком большим грузом надежд и страхов. Глазу приходилось ночевать в пустыне и прериях, но на море ночи самые темные из всех, что он знал. Здесь, в этих тесных каютах, воздух вокруг тебя затхлый и пахучий, солома нашептывает сказки при каждом движении, а бортовая и килевая качка напоминают тебе, как далеко ты оторвался от твердой земли.
Дети плачут. Мужчины мечтают о глотке вина и о куреве, но вина выдают понемногу, а курить внизу запрещено. (Пожар на море — об этом страшно подумать.) От гороха и бобов пучит живот. У каждого второго — морская болезнь. Помойные ведра наполняются и опорожняются. Мужчины, женщины и дети лежат среди запаха собственных тел и молят Бога, чтобы даровал сон. Воды не хватает; никто не моется, пока не пойдет дождь.
Седьмое июня. Свисток боцмана — словно вскрикнула старая птица. Если не считать длинного списка необходимых вещей, книги советов для иммигрантов пригодятся вам только в Техасе. Там ни слова нет о штормах, вздымающих воду со дна океана до парусов судна. Убрать паруса на стеньгах! Нельзя отличить небо от моря — и то, и другое серо-зеленое, ледяное, солено-жгучее и воет, как безумное. Паруса спущены, но ветер цепляется за мачты. Верхняя палуба осклизла от рвоты, морской воды и дождя. Ни в одной книге не сказано о лице капитана Генри — посмотришь и напустишь в штаны от ужаса.
Двенадцатое июня. Шторм нас истрепал. Ремонт в открытом море. Об этом нет ни слова в книгах советов — богомерзкий нескончаемый звук воды, текущей в трюм, кровь приливает к мозгу и стучит в ушах в такт стуку помпы, пузыри поверх пузырей от рукоятки помпы на ладонях, сердце заходится, легкие хрипят.
Глаз медленно и глубоко вздыхает, опирается о стойку рукой с револьвером и опустошает стакан рома.
Четырнадцатое июня. За дни шторма курс утерян. С пресной водой плохо; порции урезаны наполовину. В книгах для иммигрантов не упоминаются протухшая свинина, жучки в муке, жажда, от которой распухает язык, и грубияны-матросы.
Шестнадцатое июня. С «Заверением» поравнялся пятимачтовый клиппер «Эмма», самый большой из иммигрантских кораблей. «Эмма» вышла из Антверпена на целых три недели позже «Заверения». С нее присылают полную бочку воды, полбочонка вина, немного солонины и вполне достаточно дурных вестей го Германии, чтобы все переселенцы забеспокоились о судьбе тех, кто остался дома. Позади у них мятежи и, возможно, война; впереди — бескрайний океан и, возможно, Техас.
Шестое июля. Злокачественная лихорадка — она тоже не упоминается в руководствах. Мужчины, женщины, дети сгрудились в тесных дощатых каютах на корме. Иллюминаторов нет, скудный свет лампы с китовым жиром, воздух добирается сюда только с верхней палубы, через люк.
Больные согнаны в одно место — койки в четыре яруса — и заперты вместе с вонью их пота и дерьма, вонью отравы и черной рвоты — об этом тоже нет ни слова в иммигрантских брошюрах. Некоторые выздоравливают, большинство — нет.
Двадцать третье июля. На баке пять разлагающихся трупов засунуты в мешки из парусины, утяжеленные в ногах балластными камнями. Матрос по имени Маленький Джо держит за конец доску, высунутую поверх планшира, шестое тело лежит на этой доске, нависая над океаном. Девичье лицо, такое же бледное, как саван — покойной лет девятнадцать-двадцать, — выглядывает из погребального мешка. Ее муж, громко плача, держит за руку тихую девочку двух-трех лет. Капитан Генри кивает иммигрантскому пастору, и тот начинает погребальный псалом «In dem Himmel ist’s wunderschön» — о том, как замечательно на небе… Муж покойной добирается до поручней, и его тошнит за борт. Капитан Генри вскоре останавливает пастора. Лезет в карман, достает кисет и сыплет на труп щепоть табачной крошки. Прах к праху. Мистер Кин, старшина-рулевой, достает большую кривую иглу и зашивает мешок. Они с громким кряканьем поднимают доску, камни внутри мешка скользят, стягивают мешок за борт и в море — почти без всплеска. «Vater Unser»[15], — возглашает Маленький Джо таким голосом, словно принимает вахту от товарища. Маленькая девочка размазывает рвоту по папиной рубашке. Маленький Джо и мистер Кин уже кладут на доску следующее тело.
Глаз звякает пустым стаканом по бутылке, бармен наливает ему еще.
Седьмое августа. Проходим севернее Испаньолы. Остров Уотлинга, на котором высадился Колумб, остается на северо-западе. В трюме работают помпы и конопатчики. Глаз развязывает и снова завязывает узлы на такелаже бизани, отлынивая от смены на помпах, чтобы не стоять там по бедра в холере и черной желчи — это юмор отчаяния. Глазу невмоготу дышать в вонючей трюмной тьме.