Мне будет несложно отыскать дочь, и я, видимо, займусь этим, когда она станет постарше, хоть и дала обещание — и письменное, и в душе — навсегда исчезнуть из ее жизни. Но мне необходимо знать, что ей хорошо; и мне хочется, чтобы и она знала, что я ее люблю. Я хочу, чтобы мы обе обрели душевный мир, который может прийти, только когда мы заглянем друг другу в глаза.
Но пока я только воображаю, как она сидит в комнате сестры, рядом с бежевым телефоном, неуклюже поджав длинные ноги, и доедает шоколадку. Мне представляется, что их большой дом стоит в предместье, в самом конце дороги, ведущей в горы. У нее есть стоя комната и много славных вещей: книжек, одежды; может быть, даже есть флейта.
Под ее окном растет персиковое дерево. Она потрясающе хороша со своими густыми итальянскими кудряшками и темными, прозрачными, как у меня, глазами; у нее узкая, как у всех нас, ступня и длинный копчик; в школе из-за него нельзя просидеть на деревянном стуле и часа. У нее отцовская молочного цвета кожа, тонкая шея и острый подбородок. Нашего паччиановского двойного подбородка у нее уж точно не будет.
Временами сад становится для меня обузой: утром не хочется идти поливать, к концу дня устаю орать на соседских ребятишек всякий раз, когда они, прыгая через забор, приземляются на мои бегонии. Иногда тля успевает добраться до помидоров прежде меня, а когда свекла, которую я вырастила, собрала и промыла, покрывается в холодильнике плесенью, я начинаю проклинать свой напрасный труд и клясться, что больше никогда не буду ничего выращивать.
Но потом я прищипну фузии и сделаю из базилика соус песто, а под зиму посею шпинат, морковь и брюссельскую капусту. Весной выставлю на стол свежую клубнику и будем пить вино с друзьями, соседями и сослуживцами. Сад наполнится петуниями и наперстянками; муж, как всегда, сфотографирует меня среди них. И однажды днем, когда я буду пить чай на патио, позвонит моя дочь. Я подойду к телефону; у нее заколотится сердце, и она заговорит. И не бросит трубку.
Lisa K.Buchanan, «The Mother Who Never Was»
Copyright © 1990 by Lisa Buchanan
Опубликовано в «Мадемуазель»
© А. Сошальский, перевод
Альберто Альваро Риос
Поезда в ночи
Отсыпая дневную порцию корма для цыплят из большого ящика в кувшин, мистер Ли видел, как от семян поднимается пыль, как от земли тянется вверх холодный пар — или горячий от чашки café con leche[16]. Как клубится дым над костерком на заднем дворе, как душа покидает тело больного. Он не размышлял над всем этим, это ничего не значило. Он просто смотрел.
Однако, когда явились солдаты, захотел обладать такой способностью — суметь улететь из собственного тела, оставить его им и потом уже не чувствовать, что они с ним сделают. Этого нельзя было себе представить.
Он замечал мгновение воображаемого бегства везде: в поднимающемся дымке сигареты, во взлете стайки воробьев. Даже, думал он, в звуке слетающей с губ песни, в мелодии. Думал, что настоящее место музыки — среди птиц.
Он желал этого равно для всех сородичей, но его желания мало помогали. Солдаты забирали всех китайцев, которых могли найти, днем или ночью, бесцеремонно, без предупреждений и объяснений, по указке соседей и по слухам, по вывескам на магазинах. Кто бы мог подумать, что такое может случиться, говорили потом в городе.
Но солдат есть солдат, и кто скажет солдату «нет»? Коричневый мундир принимает в себя человека и превращает его в исполнителя. Он уже ничей сын.
Они всегда были здесь, эти солдаты, словно не рождались и не умирали. Никто не знает, откуда они пришли. Или кто их учителя, что они за люди. Что это за места, где тяжелый шаг, вытянутая шея, салют вместо доброго рукопожатия — знаки хорошего тона? Места, где люди могут договориться, не протягивая руки друг другу. Понять человека так, как мы понимаем, ощущая его шершавую ладонь.
Мистер Ли телом и душой вот уже тысячу лег был женат на Хесусите. Почему? Он бы пожал плечами — кто знает… Это — как глубокая шахта, как внутренности, кулисы оперы, сказал бы он, и разве не были они вдвоем достойными певцами в этой опере? Она бы покачала головой и сказала, что не понимает этого.
Но она понимала. Не его манеру говорить, а другое — то, что говорило его лицо; понимала эту речь очень ясно.
В эти дни мистер Ли радовался, что она не китаянка. Радовался, что она не выглядела так, что ее должны забрать в поезд. Радовался, что она не годится для тех мест, куда должны уйти поезда. Где бы это ни было, и что бы это ни значило. Место в конце железнодорожных путей.