Стол был накрыт в тускло освещенной комнате рядом с кухней. Единственный источник света — большой фонарь над столом; остальное в тени. Мы поклонились друг другу и начали есть.
За столом говорили мало. Я вежливо похвалил еду, Кикуко в ответ только хихикнула. К ней как будто вернулось первое оживление. Отец несколько минут молчал.
— Тебе, должно быть, странно, что ты опять в Японии, — наконец заговорил он.
— Да, пожалуй, немного странно.
— Должно быть, уже жалеешь, что уехал из Америки.
— Самую малость. У меня там почти ничего не осталось. Одни голые стены.
— Понимаю.
Я через стол посмотрел на него. В скудном свете лицо у него было замкнутое и грозное. Длилось молчание.
Вдруг я увидел что-то в глубине комнаты. Сначала еще продолжал есть, но потом замер с палочками в руке. Отец и сестра заметили это, взглянули на меня с удивлением. А я сидел, усгавясь в полутьму за спиной отца.
— Кто это? Там, на фотографии?
— На какой фотографии? — Отец оглянулся, чтобы понять, куда я смотрю.
— В самом низу. Старуха в белом кимоно.
Отец положил палочки. Посмотрел на фотографию, потом на меня.
— Это твоя мать, — жестко сказал он. — Ты что, не узнаешь свою мать?
— Мама… Понимаете, темно. Ничего не видно.
Несколько секунд все молчали. Потом Кикуко встала.
Сняла со стены фотографию и протянула мне.
— Здесь она кажется гораздо старше, — сказал я.
— Это незадолго до смерти, — сказал отец.
— Темно. Я не разглядел.
Я поднял глаза и увидел, что отец протягивает руку. Я отдал ему фотографию. Он пристально посмотрел на нее и передал Кикуко. Сестра послушно встала и повесила фотографию на место.
Посреди стола стояла большая накрытая крышкой кастрюля. Когда Кикуко снова села, отец подался вперед и снял крышку. Облачко пара вырвалось из-под нее и, клубясь, поднялось к фонарю. Отец подвинул кастрюлю ко мне.
— Думаю, ты не наелся, — сказал он. Пол-лица у него было в тени.
— Благодарю. — Я поднес палочки к горшку. Пар обжег мне пальцы. — Что это?
— Рыба.
— Пахнет очень вкусно.
В супе плавали ломтики рыбы, свернувшиеся чуть ли не в шарики. Я выудил один и положил себе в чашку.
— Бери еще. Здесь много.
— Спасибо.
Я взял себе еще и подвинул кастрюлю к отцу. И стад смотреть, как он кладет рыбу в свою чашку — несколько кусков. Мы с ним подождали, пока Кикуко возьмет себе порцию.
Отец поклонился мне.
— Думаю, ты проголодался, — снова сказал он. Потом положил в рот кусок рыбы и принялся жевать.
Тогда и я выбрал кусочек и отправил в рот. Рыба была нежная, мягкая. Мы ели в молчании. Прошло несколько минут. Отец поднял крышку, и снова пошел пар. Все положили себе еще.
— Последний кусок ваш, — сказал я отцу.
— Благодарю.
Когда мы покончили с едой, отец сыто зевнул и сказал, потягиваясь:
— Кикуко, приготовь чай, пожалуйста.
Сестра посмотрела на него и молча вышла. Отец поднялся.
— Давай перейдем в фугую комнату. Здесь жарковато. Я встал и пошел за ним в чайную комнату. Большие раздвижные окна были открыты, и из сада задувал ветерок. Мы сидели и молчали.
— Отец, — проговорил наконец я.
— Да?
— Кикуко говорит, что Ватанабе-сан умертвил всю семью. Отец опустил глаза и кивнул. Казалось, он погрузился в глубокую задумчивость.
— Ватанабе был очень предан делу, — сказал он в конце концов. — Крах фирмы был для него страшным ударом. Боюсь, это дурно на него повлияло.
— Вы думаете, то, что он сделал… Это ошибка?
— Ну, конечно. А ты что, думаешь иначе?
— Нет-нет. Конечно, нет.
— На свете много чего есть, кроме работы, — сказал отец. — Да.
Мы снова замолчали. Из сада доносился стрекот цикад. Я посмотрел во тьму за окном. Колодца не было видно.
— Что ты намереваешься делать теперь? — спросил отец. — Останешься пока в Японии?
— Честно говоря, я так далеко не загадывал.
— Если пожелаешь остаться здесь — я хочу сказать, в этом доме, — то милости прошу. Если, конечно, тебе не претит жить со стариком.
— Благодарю вас. Надо об этом подумать.
Я снова посмотрел во тьму за окном.
— Хотя конечно, — сказал отец, — теперь в доме тоскливо… Не сомневаюсь, ты скоро вернешься в Америку.
— Может быть. Пока не знаю.
— Не сомневаюсь, вернешься.
Отец молчал, гладя на свои сложенные на коленях руки. Потом поднял глаза и вздохнул.
— Будущей весной Кикуко окончит университет, — сказал он. — Может быть, тогда она захочет поселиться дома. Она славная девочка.