И мы принялись за обед.
На следующий день, однако, в конце тренировочной дорожки — возле ивняка у реки — отец был уже в другом настроении. За неделю он не дал ни одного урока, но казалось, его это не расстраивает и не сердит. Он курил сигарету — что-то новенькое, вообще-то отец не курил.
— Стыдно не работать в такую погоду, — сказал он и улыбнулся.
Взял из корзинки мяч, размахнулся и бросил его сквозь ивняк в сторону реки. Мяч беззвучно упал в ил.
— Как твой футбол? — спросил он. — Будешь вторым Бобом Уоторфилдом?
— Нет, — сказал я. — Не думаю.
— Я тоже не хотел быть вторым Уолтером Хагеном, — заметил отец.
Ему нравился Уолтер Хаген. У него была фотография Хагена в широкополой шляпе и тяжелом пальто; улыбаясь в объектив, он сбивал мяч с подставки, а на земле лежал снег. Отец прикрепил фотографию на внутренней стороне дверцы шкафа в их с матерью спальне.
Он стоял и смотрел, как одинокий игрок посылает мяч к лунке. Мы видели его смутно.
— Вот человек с отличным ударом, — отметал отец, глядя, как тот мягко отводит клюшку назад и резко бьет с поворотом. — Так и Хаген играл. Он родился с клюшкой для гольфа.
— Как ты? — спросил я, потому что мама когда-то сказала, что отцу тренироваться не надо.
— Да, как я, — ответил отец, затягиваясь сигаретой. — Я всегда думал, это очень просто. Наверно, я что-то пугаю.
— Мне не нравится футбол, — сказал я.
Отец искоса взглянул на меня и стал смотреть на запад, туда, где пожар заслонял солнце, окрашивая его пурпуром.
— А мне нравился, — сказал он мечтательно. — Мне нравилось, получив мяч, бежать по полю и всех обводить.
— Я никого не обвожу, — ответил я.
Давно хотелось сказать ему это; я надеялся, он скажет, что можно бросил, футбол и заняться чем-нибудь другим. Мне нравился гольф, я был бы счастлив играть в гольф.
— Хотя гольф я бросать не собирался, — сказал он, — хотя, может, просто не мог решиться.
Он не слушал меня, но я на него не обиделся.
Вдалеке, у тренировочной подставки, послышался удар клюшки по мячу — одинокий игрок послал его в вечернее небо. Мы с отцом молча ждали, когда мяч стукнется о землю и отскочит. Но мяч попал в отца, он ударил отца в плечо, около проймы, ударил не сильно, не так сильно, чтобы причинить боль.
Отец сказал:
— Вот это да! Ты только посмотри.
Он взглянул на мяч, валявшийся рядом, и потер плечо. Мы видели человека, который послал мяч, — он возвращался к белому зданию клуба, помахивая клюшкой, как тростью. Он и понятия не имел, куда падают его мячи. Думать не мог, что попал в отца.
Отец смотрел, как этот человек скрывается в длинном белом здании клуба. Постоял некоторое время, словно слушал что-то, чего я слышать не мог, — смех, может быть, или музыку. Он всегда был счастливым человеком и, по-моему, просто ждал: вот что-то случится, и он снова почувствует себя счастливым.
— Если тебе не нравится футбол, — он вдруг посмотрел на меня так, словно вспомнил о моем присутствии, — брось его, и дело с концом. Займись метанием копья. В этом есть чувство свершения. Я как-то пробовал.
— Хорошо, — сказал я и стал думать о метании копья — о том, сколько оно весит, из чего сделано и трудно ли будет научиться метать его правильно.
Отец неотрывно смотрел туда, где небо было прекрасно — глубокое, полное фасок.
— Там ведь пожар, так? Я чувствую запах.
— Я тоже, — ответил я, вглядываясь в небо.
— У тебя ясная голова, Джо. — Он посмотрел на меня. — С тобой не случится ничего плохого.
— Надеюсь, — сказал я.
— Это хорошо, — сказал отец. — Я тоже надеюсь.
И мы пошли назад, к зданию клуба, по дороге подбирая мячи.
Когда мы подошли к клубному магазину, свет внутри горел, и через зеркальные стекла я видел человека, который сидел в складном кресле и курил сигару. Он уже был в пиджаке, но на руке висела куртка, и он еще не снял бело-коричневые туфли для гольфа.
Когда мы с отцом вошли со своими корзинками, он встал. Я ощутил сигарный дым и бодрящий запах новенького снаряжения для гольфа.
— Приветствую вас, Джерри, — сказал он, улыбнулся и протянул отцу руку. — Как со стороны, я в форме?
— Я и не понял, что это были вы, — с улыбкой ответил отец и пожал руку. — У вас образцовый удар. Можете хвастаться.
— Я, пожалуй, слишком разбрасываю мячи, — признал тот и снова сунул в рот сигару.
— Это общая беда, — заметил отец и потянул меня к себе. — Кларенс, это мой сын. Джо, это Кларенс Сноу. Он президент этого клуба. Он здесь самый лучший игрок.
Я поздоровался за руку с Кларенсом Сноу. Ему перевалило за пятьдесят; пальцы у него были длинные, худые и сильные, как у отца. Он не слишком крепко сжал мою руку.