Я потеряла правый глаз в этой реке, перед тем как уехала из Миссури. Плавала животом на камере, попала в быстрину, и ветки тополей — острые прутики с красными кончиками — выцарапали мой глаз, что твой енот.
Вот почему глаза у меня разного цвета. Когда мы выбирали в магазине, где продавались все части тела, я выбрала фиалково-синий, не хотела, чтобы он был зеленым, как левый.
А потом мамочка умерла — опухоли — и мое светлое детство кончилось. Двенадцать лет, и надо самой за себя решать. В Миннеаполисе у меня были две тетки — жили вместе по-стародевичьи. Они бы меня приютили. Но я выбирала ради своей будущей профессии. Молодому священнику у нас в городке дали приход в Айове, и вот он с женой и дочерью взяли меня с собой. Я думала, что научусь всему.
И научилась. Кое-чему. По утрам в воскресенье он вдохновенно проповедовал. Церковь была белая, с белой колокольней над милями и милями полей замечательной пшеницы. Ровной, как причесанной. Скамьи, заполненные фермерами, содрогались. А я знала, что за кулисами: раковина, его расческа в чашке с водой и листерин на полочке, гладильная доска и в ней, в ящичке, бактерицидные пластыри. Я прожила там полных четыре года. И научилась кое-каким чудесам, очень маленьким. Граница между чудом и фокусом не очень-то ясна.
По субботним вечерам он уходил пить в своей так называемой гончарной в подвале. Уходит: «Поработаю на круге, мать». Он всегда называл свою жену «мать». А она называла его «отец», когда говорила с ним — или с нами о нем. Я ни разу не видела, чтоб он поработал с глиной как следует. Спиртное действовало на него, будто черные чары. Уходил он из подвала поздно, поднимался ко мне в комнату и раскрывал меня, точно пальцами — цветочный бутон. Дышал на меня перегаром. Я чувствовала, как у меня внутри все растягивается, чтоб вместить его. Органы смыкались вплотную. И я никогда не трепетала, не испытывала сладкой судороги. И никогда не пугала мое с его. Я точно знала, какая липкость — он, а какая — я.
Утром в воскресенье он ждал нас всех внизу у лестницы, чтобы вести в церковь. И я не знала, помнит он хоть что-то или нет. Но дочь у него была само совершенство. Сара. Помладше меня, но такая же высокая. Длинные белокурые волосы, серые глаза, все как надо. Голова и фигура будто выточены на токарном станке. С какой стороны ни взглянуть, все в пропорции. Одежду мы носили одного размера, и, когда ей покупали новую, старье отдавали мне.
Очень скоро я и сама начала проповедовать. Меня объявляли как «Протеже Проповедника», и как-то в октябре я поучала пятьдесят человек об утратах и дарах, а под конец вытащила мой глаз и показала всем.
После этого мы с ним начали ссориться, и кончилось это тем, что он меня избил. Под кухонным столом. В этом было куда больше жизни, чем в его субботних вечерах. Наши драки блистали золотом и жаром. Я ненавидела его из-за крови. Когда это случилось в первый раз, утром я увидела на простыне коричневый мазок. Мой. Я знала. Я выбросила крышечку того преподобного, закопала под гикори. Тогда мне уже было двенадцать, и я знала про плеву. Да только думала, что с ней покончено давным-давно.
Знай я, что она еще цела, я бы поборолась.
В то воскресное утро я прибежала в ванную раньше их всех и час возилась с простыней и мылом, выскребывая ее ногтями.
А потом я совершила самый свой скверный поступок за всю мою жизнь и сейчас расскажу вам о нем. Позже сегодня пусть каждый из вас поищет, какой самый тяжкий грех он совершил. Первое мое задание вам: уйти вечером к себе в комнату и вспомнить, что самое плохое вы сделали. А завтра утром вслух поведаете друг другу. И тогда вы навсегда останетесь близкими. Вторым вашим заданием будет пожелание: «То, чего мне в жизни так и не досталось».
Нельзя стать чистыми, пока вы не покажете всю свою грязь. Это часть познания друг друга. Приобщение к Господу и всем здесь.
Не знаю, как далеко я думала зайти. Но знаю, что в субботние вечера я стала надевать старую фланелевую ночную рубашку и густо намазывала лицо кольдкремом. Волосы затягивала на затылке в тугой узел, весь в шпильках. А глаза завязывала носовым платком. Вроде компресса. И говорила, что это такая ночная маска, чтобы улучшить цвет лица и вообще. Но сначала-то я думала, что таким образом отважу его от себя.
Только ничего не помогало.
Я все мазалась и мазалась кольдкремом и завязывала глаза платком. И начала разговаривать с Сарой о слиянии с ангелом. Сказала ей, что каждую субботу открываю на ночь окно, и Господень Ангел или даже сам Господь входит в меня, наполняет до изнеможения, щекочет перышками, дует на меня, наполняет меня всюду под кожей чудесным сияющим светом.