Ты выбрала нас, — напевали Элиэль и Азазель. Здесь, в космосе, они всегда пели хором. И здесь она иногда почти видела их — краешками глаз — яркие, вспыхивающие огоньки. Смотри, — пели они. — Это даже прекраснее, чем ты могла надеяться.
— Да, но еще тут одиноко, — отвечала Мэки Лаудон.
Ты выбрала нас, — монотонно гудели демоны, и это было правдой или почти правдой.
Медуза подвигалась неважно: то ли возражения Азазеля обретали под собой почву, то ли что-то где-то еще было не так. Мэки Лаудон не могла понять, в чем дело. Она потерянно блуждала, отойдя от незаконченной скульптуры, и ее разум блуждал вместе с ней, а иногда скитался сам по себе. Когда она проходила мимо полок с молочными продуктами в супермаркете, маленькие ручки, не больше лапок насекомого, потянулись от картонок с молоком и ущипнули ее за волоски на руке. Она не была уверена, где и почему, но подозревала, что такое случалось и раньше, что подобные легкие хватающие ощущения она испытывала возле коричневых бумажных мешков и выцветших плакатов, налепленных на столбы.
О, ты помнишь, — поддразнивал ее Азазель, — ты всегда можешь вспомнить, когда захочешь.
— Нет, не могу, — раздраженно сказала Мэки Лаудон.
Солидная мать семейства быстро взглянула на нее через проход и покатила свою продуктовую тележку чуть быстрее.
Ничего, — успокаивающе сказал Элиэль. — Я запомню это для тебя. Я приберегу это для тебя, пока это тебе не понадобится. Все в порядке.
Это правда: Элиэль все помнил и простил это Мэки Лаудон — давным-давно.
В проулке стоял мальчик, когда Мэки Лаудон выносила свой мусор, — такой маленький мальчик-старичок с ежиком светлых волос, серо-синими глазами и коричневой царапинкой на подбородке. На нем были шорты и дырявая майка с короткими рукавами, и стоял он неподвижно, как цементная садовая фигура, только глаза чуть двигались, следя за Мэки. Она выпрямилась, подбоченилась и спросила:
— Ты настоящий?
Мальчик перенес вес на другую ногу.
— А почему бы и нет? — коротко ответил он.
— Х-м-м-ф, — сказала Мэки Лаудон и наклонила голову, чтобы сменить угол зрения.
— Хозяйка, ваш двор в таком беспорядке, — сказал мальчик, — и палисадник, и за домом тоже.
— Ты пока еще слишком мал, чтобы стричь траву, — сказала она. — Газонокосилка разжует тебя и выплюнет.
— Кто это? — спросил мальчик и поднял руку, указывая на дом.
Сердце Мэки Лаудон екнуло, и она резко обернулась. Уже давно никто, кроме нее, не выглядывал наружу из этих окон. Но он показывал всего лишь на гипсовый бюст, который она когда-то поставила на подоконник и забыла про него так основательно, что он стал для нее невидимым.
— А, это всего лишь Парис, — сказала она.
— Чудное имя, — сказал мальчик, — но верно, смазливый парень.
— Он был дурак, не забывай об этом, — отрезала Мэки Лаудон.
— Ну, и кто он был такой?
— Вопрос в том, кто ты?
— Гил меня зовет Обезьяной.
— Это не имя для человека, — заметила Мэки Лаудон, — как тебя зовут на самом деле, мальчик?
Его лицо помрачнело, и он уставился на гравий под ногами.
— Не хочешь говорить, а? Хорошо, тогда буду называть тебя Престоном. Будешь откликаться?
Мальчик снова поднял на нее глаза.
— Хорошо. Престон, ты молоко пьешь?
— Иногда. Не всегда, — сказал Престон.
— А печенье ешь, я полагаю?
— Всегда, — ответил Престон и последовал за ней на крыльцо и в дом.
Она сдула засохшего паучка со стакана с пятнами от воды, налила ему молока и дала пирог с семенами лотоса, достав его из белого вощеного пакета с пирогами. Престон подозрительно осмотрел блестящую, словно полированную, яично-белую поверхность пирога, прежде чем откусить.
— Ну как? — спросила Мэки Лаудон. Она налила себе в чашку на два пальца холодного кофе и тоже стала есть пирог с лотосовыми семенами.
— Не знаю, только это не печенье, — ответил Престон, продолжая жевать.
— Но он сладкий, правда? И одной штуки тебе хватит на целый день. А знаешь, в чем секрет?
— Секрет?
— В нем тысячелетний яичный желток, — сказала Мэки Лаудон. — Вот что даст тебе заряд.
Престон выпучил на нее глаза и соскользнул со стула. Оставляя за собой след из крошек, исчез в гостиной. Она пошла за ним и увидела, что он, пригнувшись, стоит на вытертом ковре и поднимает угол простыни, которой Мэки завешивала Медузу.
— О-го-го, змеи, — восхищенно протянул Престон.
Мэки Лаудон отвела его руку, и простыня упала на место.
— Оставь ее в покое, она еще не закончена. С ней что-то не так, только не знаю что.
Престон обошел комнату, показывая на головы, стоящие на камине и на книжных полках.
— Это кто? — спрашивал он. — А это? А это?
— Просто люди, которых я знала, — отвечала Мэки Лаудон. — А ты не хочешь, чтобы я рассказала про Париса?
Престон кивнул, и она взяла из ящика приставного столика комок пластилина и дала ему — занять руки, чтобы не хватались за все подряд. Полусознательно он лепил то одну грубую форму, то другую, а его взгляд блуждал по комнате, но Мэки была уверена, что он внимательно слушает. Она начала с суда Париса и рассказывала все дальше и дальше.
На следующее утро Престон снова появился, и через пару недель она говорила уже о Троянской войне, а к первым заморозкам они были в пути вместе с Одиссеем.
Когда Престон приходил, демоны умолкали и держались тише обычного даже после того, как он уходил. Азазель, правда, немного ворчал, что мальчик понапрасну отнимает у нее время, но не мог сказать, почему это его так задевает. Элиэль держался отстраненно, потому что был занят. Он наблюдал за Гилом глазами Мэки Лаудон и сохранял в памяти все, что видел.
Дом Гила, где жил Престон, стоял рядом с домом Мэки Лаудон. Краска слезала с его деревянной обшивки длинными витыми полосами, а на входной двери была сине-крас-ная переводная картинка с черепом, расколотым зигзагом молнии. Окна, закрашенные наглухо десять лет назад, днем и ночью были завешены грязными простынями, сквозь которые иногда просвечивали странные синеватые огни то в одной, то в другой комнате. В доме не жили женщины, хотя одна приходила довольно часто, а по временам появлялись небольшие шайки замурзанных, вороватых на вид детей и оставались на сутки или на несколько, но постоянно жил здесь только Престон.
Сам Гил был высокий, сутулый, с редеющими черными волосами, почти без подбородка. Ему нравилось носить одежду мотоциклиста, хотя она ему не шла.
Он был худ, словно после изнурительной болезни, и высокие ботинки, черная кожа и утыканные шипами браслеты болтались на нем, словно оперение запаршивевшего канюка. Он ездил на разукрашенном черном фургоне с задними окнами в форме пиковых тузов. Похоже, он не ходил на работу, но получал и отправлял огромную почту — горы больших коричневых коробок. Мэки Лаудон могла бы подумать, что он пересылает наркотики или другую, более громоздкую контрабанду, если бы удосужилась об этом подумать, но все такие оценки взял на себя Элиэль — с момента, когда Гил в первый раз пришел к ее дверям за Престоном.
— Выходи, Обезьяна! — прогундосил он через прорезь для почты плаксивым и вкрадчивым голосом. — Пора идти с Гилом…
И она вместе с демонами увидела, как позади губ и глаз Престона захлопнулась тысяча крошечных заслонок.
Престон любил «Илиаду», «Одиссею», ему нравилась история о Персее и горгоне, хотя его слегка передергивало от Дианы и Актеона, но о Ясоне и аргонавтах он и слова не желал слышать. В самом деле, при одном упоминании этого имени с ним произошла убийственная перемена, мальчик словно бы помешался. Побледнел, затрясся, сжал кулачок с острыми побелевшими костяшками и расплющил пластилиновую фигурку, которую Мэки Лаудон слепила, чтобы представить ему героя. Потом выскочил через заднюю дверь и очертя голову побежал по проулку.