— Волосатик, — говорит Кат, — жаль, что ты не умеешь разговаривать. С тобой можно было бы вести гораздо более содержательные беседы, чем с большинством недотеп в этом индюшатнике.
Детские зубки Волосатика поблескивают на свету; кажется, он вот-вот заговорит.
Кат трогает лоб. Похоже, поднимается температура. Что-то подозрительное творится у нее за спиной. Было мало звонков из журнала. Обошлись без нее, и это плохая новость. Правящим королевам не следует уходить в отпуск, и на операции им лучше не ложиться. Кет становится не по себе. У нее нюх на такие вещи, она не раз участвовала в дворцовых переворотах, и ей известны их приметы. Ее чувствительные антенны улавливают надвигающееся предательство.
Утром она заставляет себя подняться, готовит крепкий кофе в кофеварке, натягивает вызывающий замшевый костюм цвета стальных доспехов и тащится в редакцию, хотя должна выйти на работу только на следующей неделе. Внезапность, внезапность. При ее появлении сотрудники перестают шептаться в коридорах и, когда она ковыляет мимо, приветствуют ее с притворной радостью. Кат садится за свой стол в минималистском стиле, просматривает почту. Голова раскалывается, боль в швах не утихает. До Джера доходит слух о ее возвращении. Он СРОЧНО хочет ее видеть, но не приглашает на ленч.
Он ждет Кат в своем недавно отделанном кабинете — гамма светло-золотистых и белых тонов, письменный стол восемнадцатого века, они выбирали его вместе, — на столе викторианский чернильный прибор, на стенах в рамах увеличенные фото из журнала: руки в темно-бордовых перчатках, запястья, закованные в жемчуга, глаза завязаны шарфом от «Гермеса», над ним пылающий женский рот. Одна из ее лучших работ. Джералд прекрасно экипирован, в рубашке из мягкого шелка с открытым воротом, в шикарном свободном итальянском пуловере из шерсти с шелком. О, эта спокойная небрежность, эта выразительная игра бровей. Перед вами состоятельный человек, он обожает искусство и вносит его в свою жизнь, да и сам он образец искусства.
Боди-арт. Творение ее рук. Она хорошо поработала, в нем наконец-то появилась сексуальность.
Джер — сама любезность:
— Я не хотел ставить тебя в известность раньше следующей недели.
Но все-таки ставит. Так решил совет директоров. Они считают, что она слишком экстравагантна, что у нее нет чувства меры. Он не мог повлиять на их решение, хотя, разумеется, пытался.
Ну конечно же. Измена Монстр взбунтовался против своего создателя, безумца ученого. «Это я породила тебя!» — хочет она крикнуть ему в лицо.
Кат не в лучшей форме. С трудом удерживается на ногах. Но стоит, хотя Джер предложил ей сесть, и вдруг понимает, чего хочет, понимает, чего ей недостает. Джералда — надежного, старомодного, прежнего Джералда в обтягивающих зад брюках. Не Джера, которого она создала по своему подобию. Другого человека, каким он был, пока его не сгубили. С домом, ребенком и фотографией жены в серебряной рамке на письменном столе. Она хочет, чтобы это была ее фотография. Она хочет ребенка. Ее обокрали.
— И кто же мой счастливый преемник? — спрашивает Кат. Хочется закурить, но она боится показать, что у нее дрожат руки.
— По правде говоря, я, — отвечает он с напускной скромностью.
Но это же смешно. Джералд не способен издать даже телефонную книгу. «Ты?» — чуть слышно переспрашивает Кат. У нее хватает ума не рассмеяться.
— Мне давно хотелось покончить со всей этой финансовой ерундой и заняться творческим делом. Я знал, ты поймешь, ведь тебя все равно бы не оставили. Я знал, что ты предпочла бы человека, который, так сказать, опирался на заложенный тобой фундамент.
Надутый осел. Она не может отвести глаз от его шеи. Ее влечет к нему, она ненавидит себя за это, но ничего не может с собой поделать.
Пол под ногами качается. Джер плавно подходит к ней по светло-золотистому ковру, берет за плечо в серой замше.
— Я напишу тебе прекрасную рекомендацию, — говорит он. — Не волнуйся на этот счет. Разумеется, мы можем по-прежнему видеться. Я буду скучать без наших свиданий.
— Ну разумеется, — произносит Кат.
Он целует ее с пылким сладострастием, как показалось бы стороннему наблюдателю, и она отвечает на его поцелуй. Дать бы подонку в ухо.
Кат едет домой на такси. Водитель грубит и остается безнаказанным. Силы окончательно покидают ее. В почтовом ящике лежит напечатанное типографским шрифтом приглашение: Джер и Шерил приглашают завтра на вечеринку. Отправлено по почте пять дней назад. Шерил отстала от событий.
Кат раздевается, напускает воду на дно ванны. В доме мало выпивки, нечего понюхать или покурить. Ну и влипла, сама себе вырыла яму. Спокойно. Есть другая работа и другие мужчины, хотя бы в теории. И все же у нее что-то отняли. Как это могло случиться — с ней? Когда на кого-то точились ножи, она всегда первая вонзала их в спины. И всегда вовремя распознавала, когда целились в нее, и избегала удара. Может быть, она потеряла хватку?
Кат в ванной смотрит в зеркало, придирчиво разглядывает свое лицо в запотевшей глади. Лицо восьмидесятых, похожее на маску, жестокое лицо: прижми слабого к стенке и бери, что хочешь. Но теперь на дворе девяностые. Она так быстро отстала? Ей только тридцать пять, а чутье уже не подсказывает ей, что нужно тем, кто на десять лет моложе. Это может стать фатальным. Со временем придется бежать все быстрее и быстрее, чтобы быть в первых рядах, и ради чего? Часть прожитой жизни оказалась дорогой в никуда, она кончилась. Пусто. Можно ли еще что-то спасти, изменить — что-то вообще сделать?
Когда Кат, обтеревшись губкой, выходит из ванной, она едва держится на ногах. У нее жар, это очевидно. Она чувствует, как внутри что-то сочится или исходит гноем. Она слышит это так же отчетливо, как воду, капающую из крана. Сочащаяся рана — надорвалась на беговой дорожке. Надо бы поехать в какой-нибудь пункт «Скорой помощи», пусть ее накачают антибиотиками. Вместо этого Кат, пошатываясь, идет в гостиную, берег банку с Волосатиком, ставит на кофейный столик. Садится, скрестив ноги, прислушивается. Волоски плавно покачиваются. Ей слышится какое-то жужжание, словно гудят пчелы.
Кат спрашивала у доктора, могла ли эта опухоль возникнуть из зародыша, если оплодотворенная яйцеклетка случайно попала не туда, куда следует. Нет, ответил доктор. По мнению некоторых медиков, такие опухоли в зачаточном состоянии уже присутствуют в организме женщины с момента рождения или даже раньше. Возможно, это ее неразвившийся близнец. Что они представляют собой на самом деле, остается неизвестным. Хотя в них обнаружено много видов ткани. Даже ткань мозговых клеток. Но разумеется, они лишены структуры.
И все же, сидя на коврике и глядя на Волосатика в банке, Кат представляет себе, что это — ребенок. В конце концов он возник из ее чрева. Плоть от ее плоти. Ребенок, зачатый ею от Джералда, ее несостоявшееся дитя, которому не суждено было нормально расти. Ее малютка-уродец сводит счеты.
— Волосатик, — говорит Кат, — ты такой некрасивый. Только мама могла бы любить тебя.
Ей становится его жаль. Она скорбит. Слезы бегут по лицу. Такое с ней обычно не случается, по крайней мере, в последнее время.
Волосатик разговаривает с ней без слов. Он такой, какой есть, он реальность, а не выдумка. И говорит он ей то, чего она не хотела бы слышать о себе. Это новое знание — мрачное, бесценное и незаменимое. Оно ранит.
Кат встряхивает головой. Что ты делаешь — уселась на полу и болтаешь с комком волос? Ты больная, говорит она себе. Прими болеутоляющее и ложись в постель.
На следующий день ей немного лучше. Звонит Дэния из отдела макетирования и, сочувственно воркуя, говорит, что хотела бы забежать во время ленча, чтобы взглянуть на ее ауру. Кат предлагает ей отправиться куда-нибудь подальше. Дэния обижается и сообщает, что увольнение Кат — это расплата за аморальное поведение в прошлой жизни. Кат советует ей заткнуться. У нее и в этой жизни хватает грехов, за которые приходится платить.