— А ты? Ты хочешь в Америку?
— Мы бы там, конечно, всюду добирались автостопом. — Кикуко вытянула руку, подняв большой палец. — Говорят, это опасно, а я в Осаке сколько раз так ездила, и ничего, очень здорово.
— Ну так что же тебя смущает?
Мы шли по узкой, петляющей среди кустов тропинке, которая вела к старому колодцу. Кикуко не выпускала из рук сигарету и все время картинно затягивалась.
— Знаешь, в Осаке мне нравится. У меня полно друзей. Не хочется их бросать. А Суичи… Он симпатичный, но все время быть только с ним одним… Даже не знаю. Ты понимаешь?
— Ну еще бы.
Она снова усмехнулась и вприпрыжку побежала вперед, к колодцу.
— Помнишь, — сказала она, когда я подошел, — ты все уверял, что здесь живет привидение?
— Помню.
Мы заглянули в колодец.
— А мама говорила, что никакое это не привидение. Что тоща вечером ты видел здесь старуху зеленщицу, — сказала сестра. — Но я ей не верила и никогда одна сюда не ходила.
— Мама и мне это говорила. Будто старуха сама призналась, что это была она. Шла напрямик через наш сад. Представляю, каково ей было перелезать через ограду.
Кикуко прыснула. Потом повернулась спиной к колодцу и обвела взглядом сад.
— Мама по-настоящему никогда тебя не винила, — сказала она совсем другим тоном. Я молчал. — И часто говорила, что они с отцом сами виноваты — дурно тебя воспитывали. И что мне они уделяли больше внимания, поэтому я и выросла такая хорошая. — Она подняла на меня глаза. Озорная улыбка снова заиграла у нее на лице. — Бедная мама, — помолчав, сказала она.
— Да Бедная мама.
— Ты вернешься в Калифорнию?
— Не знаю. Посмотрим.
— А что случилось с… с ней? С Вики?
— С этим покончено, — сказал я. — В Калифорнии меня ничто не держит больше.
— А мне стоит ехать в Америку, как по-твоему?
— Почему бы нет? Не знаю. Тебе там, наверное, понравится. — Я оглянулся на дом. — Пойдем, что ли, обратно? Может, отцу надо помочь с ужином.
Но сестра снова свесилась над колодцем.
— Не вижу никаких привидений, — сказала она. Голос отозвался слабым эхом.
— А что, отец очень удручен крахом фирмы?
— Не знаю. Его не поймешь. — Она вдруг выпрямилась и обернулась ко мне. — Он тебе рассказал о старом Ватанабе? Знаешь, что он сделал?
— Говорят, покончил с собой.
— Мало того. Он всю семью отправил на тот свет. Жену и двух маленьких дочерей.
— Да что ты?
— Такие прелестные были девчушки. Он открыл газ, когда они спали. А потом вспорол себе живот кухонным ножом.
— То-то отец говорит: «Ватанабе — человек твердых правил».
— Психопат. — Сестра снова заглянула в колодец.
— Осторожно. Не то свалишься.
— Не вижу никаких привидений, — повторила она. — Ты меня все время обманывал.
— Я не говорил, что оно живет в колодце.
— Где оно тогда?
Мы снова оглядели сад. День почти угас. Я показал на небольшой просвет между кустами, шагах в десяти от нас.
— Вон там. Вон там я его видел.
Мы смотрели на светлую прогалину.
— Какое оно было?
— Толком не разглядел. Было темно.
— Но что-то ты все-таки различил?
— Я же говорю — старуха. Стояла вон там и следила за мной.
Как зачарованные, мы не могли отвеет глаз от прогалины.
— В белом кимоно, — сказал я. — Несколько прядей выбились из пучка, и их трепал ветер.
Кикуко толкнула меня локтем:
— Ну, хватит. Ты снова хочешь меня напугать.
Она растоптала окурок, постояла в раздумье, глядя себе под ноги. Пинком зарыла его в сосновые иголки и снова улыбнулась.
— Пойдем посмотрим, как там ужин, — сказала она.
Отца мы застали в кухне. Он покосился на нас, не отрываясь от своего занятия.
— Отец стал настоящим поваром, — со смехом объявила Кикуко. — С тех пор, как сам хозяйничает.
Отец холодно взглянул на нее.
— Чем тут гордиться? — сказал он. — Иди-ка помоги мне.
Сестра помедлила. Потом шагнула к шкафу, взяла висящий на ручке ящика передник.
— Осталось сварить овощи, — сказал ей отец, — и последить за тем, что стоит на плите.
Он поднял голову и некоторое время смотрел на меня странным взглядом.
— Думаю, тебе интересно взглянуть на дом, — сказал он наконец. Положил палочки для еды, которые все это время держал в руках. — Ты так давно здесь не был.
В дверях я оглянулся, но Кикуко стояла к нам спиной.
— Славная она девочка, — сказал отец.
Он водил меня из комнаты в комнату. Я и забыл, какой это большой дом. Скользили раздвижные перегородки, открывалась следующая комната. Везде была поразительная пустота. В одной из комнат свет не зажегся, но в бледном свете, падавшем из окон, белели все те же голые стены и татами.
— Для одного человека дом слишком велик, — сказал отец. — В эти комнаты я теперь и не заглядываю.
Наконец он отворил дверь в комнату, набитую книгами и бумагами. Вазы с цветами, на стенах — картины. И что-то стоит в углу на низком столике. Я подошел ближе и увидел, что это — пластмассовая модель линкора, какие клеят мальчишки. Она стояла на газете; рядом рассыпаны кусочки серой пластмассы.
Отец усмехнулся. Подошел к столу, взял в руки модель.
— Когда фирмы не стало, — сказал он, — у меня появилось больше свободного времени. — Он снова засмеялся, и что-то странное послышалось мне в его смехе. На короткий миг лицо его приняло почти нежное выражение. — Немного больше свободного времени.
— Просто не верится, — сказал я. — Вы всегда были так заняты.
— Наверное, даже слишком. — Он посмотрел на меня и скупо улыбнулся. — Мне следовало быть более заботливым отцом, наверное.
Я засмеялся. Он задумчиво разглядывал линкор. Потом поднял глаза.
— Не хотел тебе говорить, но, наверное, лучше сказать. Думаю, смерть твоей матери не случайна. У нее было много печалей. И разочарований.
Теперь мы оба стояли, уставившись на пластмассовый линкор.
— Но ведь не могла же матушка ожидать, — наконец произнес я, — что я останусь здесь навсегда.
— Видимо, ты не понимаешь. Не понимаешь, каково приходится родителям. Мало того, что теряешь детей. Во имя чего их теряешь — вот вопрос. — Он повертел кораблик в руках. — Надо бы получше приклеить эти катера, тебе не кажется?
— Может быть. Но вообще, по-моему, здорово получилось.
— В войну я одно время служил на корабле вроде этого. Но всегда мечтал об авиации. Представлял себе так: если враг потопил твой корабль, остается только барахтаться в воде и надеяться, что тебя спасут. А самолет — другое дело, там всегда есть последний выбор. — Он поставил кораблик на стол. — Должно быть, война для тебя — пустой звук.
— В общем-то, да.
Он обвел комнату взглядом.
— Ужин, наверное, готов, — сказал он. — Ты, я думаю, проголодался.
Стол был накрыт в тускло освещенной комнате рядом с кухней. Единственный источник света — большой фонарь над столом; остальное в тени. Мы поклонились друг другу и начали есть.
За столом говорили мало. Я вежливо похвалил еду, Кикуко в ответ только хихикнула. К ней как будто вернулось первое оживление. Отец несколько минут молчал.
— Тебе, должно быть, странно, что ты опять в Японии, — наконец заговорил он.
— Да, пожалуй, немного странно.
— Должно быть, уже жалеешь, что уехал из Америки.
— Самую малость. У меня там почти ничего не осталось. Одни голые стены.
— Понимаю.
Я через стол посмотрел на него. В скудном свете лицо у него было замкнутое и грозное. Длилось молчание.
Вдруг я увидел что-то в глубине комнаты. Сначала еще продолжал есть, но потом замер с палочками в руке. Отец и сестра заметили это, взглянули на меня с удивлением. А я сидел, усгавясь в полутьму за спиной отца.
— Кто это? Там, на фотографии?
— На какой фотографии? — Отец оглянулся, чтобы понять, куда я смотрю.
— В самом низу. Старуха в белом кимоно.
Отец положил палочки. Посмотрел на фотографию, потом на меня.
— Это твоя мать, — жестко сказал он. — Ты что, не узнаешь свою мать?