— Мама… Понимаете, темно. Ничего не видно.
Несколько секунд все молчали. Потом Кикуко встала.
Сняла со стены фотографию и протянула мне.
— Здесь она кажется гораздо старше, — сказал я.
— Это незадолго до смерти, — сказал отец.
— Темно. Я не разглядел.
Я поднял глаза и увидел, что отец протягивает руку. Я отдал ему фотографию. Он пристально посмотрел на нее и передал Кикуко. Сестра послушно встала и повесила фотографию на место.
Посреди стола стояла большая накрытая крышкой кастрюля. Когда Кикуко снова села, отец подался вперед и снял крышку. Облачко пара вырвалось из-под нее и, клубясь, поднялось к фонарю. Отец подвинул кастрюлю ко мне.
— Думаю, ты не наелся, — сказал он. Пол-лица у него было в тени.
— Благодарю. — Я поднес палочки к горшку. Пар обжег мне пальцы. — Что это?
— Рыба.
— Пахнет очень вкусно.
В супе плавали ломтики рыбы, свернувшиеся чуть ли не в шарики. Я выудил один и положил себе в чашку.
— Бери еще. Здесь много.
— Спасибо.
Я взял себе еще и подвинул кастрюлю к отцу. И стад смотреть, как он кладет рыбу в свою чашку — несколько кусков. Мы с ним подождали, пока Кикуко возьмет себе порцию.
Отец поклонился мне.
— Думаю, ты проголодался, — снова сказал он. Потом положил в рот кусок рыбы и принялся жевать.
Тогда и я выбрал кусочек и отправил в рот. Рыба была нежная, мягкая. Мы ели в молчании. Прошло несколько минут. Отец поднял крышку, и снова пошел пар. Все положили себе еще.
— Последний кусок ваш, — сказал я отцу.
— Благодарю.
Когда мы покончили с едой, отец сыто зевнул и сказал, потягиваясь:
— Кикуко, приготовь чай, пожалуйста.
Сестра посмотрела на него и молча вышла. Отец поднялся.
— Давай перейдем в фугую комнату. Здесь жарковато. Я встал и пошел за ним в чайную комнату. Большие раздвижные окна были открыты, и из сада задувал ветерок. Мы сидели и молчали.
— Отец, — проговорил наконец я.
— Да?
— Кикуко говорит, что Ватанабе-сан умертвил всю семью. Отец опустил глаза и кивнул. Казалось, он погрузился в глубокую задумчивость.
— Ватанабе был очень предан делу, — сказал он в конце концов. — Крах фирмы был для него страшным ударом. Боюсь, это дурно на него повлияло.
— Вы думаете, то, что он сделал… Это ошибка?
— Ну, конечно. А ты что, думаешь иначе?
— Нет-нет. Конечно, нет.
— На свете много чего есть, кроме работы, — сказал отец. — Да.
Мы снова замолчали. Из сада доносился стрекот цикад. Я посмотрел во тьму за окном. Колодца не было видно.
— Что ты намереваешься делать теперь? — спросил отец. — Останешься пока в Японии?
— Честно говоря, я так далеко не загадывал.
— Если пожелаешь остаться здесь — я хочу сказать, в этом доме, — то милости прошу. Если, конечно, тебе не претит жить со стариком.
— Благодарю вас. Надо об этом подумать.
Я снова посмотрел во тьму за окном.
— Хотя конечно, — сказал отец, — теперь в доме тоскливо… Не сомневаюсь, ты скоро вернешься в Америку.
— Может быть. Пока не знаю.
— Не сомневаюсь, вернешься.
Отец молчал, гладя на свои сложенные на коленях руки. Потом поднял глаза и вздохнул.
— Будущей весной Кикуко окончит университет, — сказал он. — Может быть, тогда она захочет поселиться дома. Она славная девочка.
— Может быть, и захочет.
— Тогда полегче станет.
— Да, все наладится, я уверен.
И мы снова погрузились в молчание, ожидая, когда Кикуко принесет чай.
Kazuo Ishiguro, «A Family Supper»
Copyright © 1990 by Kazuo Ishiguro
Опубликовано в «Эсквайр»
© И. Шевченко, перевод
Энн Битти
Когда такое случается
Расскажу вам, что у нас было после смерти моего мужа, когда я решила перебраться в Торонто и брат мужа приехал помогать мне укладывать вещи. Приезжал он, впрочем, не один раз, а три. В первый раз до помощи не дошло, он то и дело убегал в ванную и плакал. Во второй его приезд выдался удивительно ясный день, и мы пошли пройтись. Пока гуляли, он рассказал мне обо всех женщинах, которых бросил за последние десять лет. В третий раз привез с собой приятельницу, которую еще не успел довести до того, чтобы она его возненавидела. Приятельнице было слегка за сорок, но выглядела она гораздо моложе, и я ей так и сказала, когда речь зашла о ее возрасте. Звали ее Сэнди, но он называл ее Головешкой, потому что, когда они познакомились, она только что возвратилась после отдыха на Бермудских островах и действительно загорела до черноты. Сэнди была дама со средствами, это угадывалось по самым мелким приметам. Например, ключи от машины — не на металлическом кольце, а на изящной цепочке с золотым брелоком в виде собачки, на ошейнике синие и зеленые драгоценные камешки. Ногти покрыты розовой эмалью очень приятного оттенка. Дужки очков крепятся к оправе чуть ли не у щек. Подкатила она к дому в черном «линкольне», причем сама сидела за рулем.
— Я всегда теряюсь в таких случаях, не знаю, что говорить; вы просто послушайте, как бьется у меня сердце, и сразу поймете, как глубоко я вам сочувствую, — сказала она.
И тут же взяла мою руку и приложила к своему сердцу, я и слова молвить не успела. Тогда-то я и обратила внимание на ее маникюр. Под нашими ладонями громко стучало ее сердце.
— Гос-с-споди, — процедил Джордж, обходя нас. — Если у нее сердце и трепыхается, то из-за кошки, она чуть кошку не задавила.
Сэнди поглядела ему вслед.
— Ничего подобного, — объяснила она, — никакой кошки не было. У меня так сложилось, что довольно долго моим единственным другом была кошка Клеопатра, хотя он вряд ли об этом знает, и эта кошка действительно погибла на шоссе в Сарасоте. Казалось бы, подумаешь — кошка, но ведь я-то ее любила и, после того, как увидела раздавленную, год жила на антидепрессантах. Пришлось обращаться к врачу, проходить курс лечения. Поэтому могу представить, какою сейчас вам.
Она положила ключи от машины на столик в прихожей. К столу были прислонены штук десять сложенных картонных коробок — я приготовила их для посуды, но потом решила паковать ее в последнюю очередь, даже коробки в кухню не внесла.
— Благодарю вас за участие, — сказала я. — Все так внимательны ко мне. Я и сама не знаю, что надо говорить, когда такое случается.
— А сколько раз такое случалось? — прокричал Джордж из гостиной.
Он включил телевизор, чтобы узнать, с каким счетом идет футбольный матч. Я не выношу спортивные передачи, ему это известно, поэтому, услышав счет, он выключил телевизор.
— О чем ты спрашиваешь? — уточнила я, когда Джордж появился в дверях. — Сколько моих друзей и знакомых умерли?
— Нет, сколько раз тебе приходилось выражать соболезнование родственникам.
Я задумалась.
— Пожалуй, и не счесть.
— Как жестоко задавать такие вопросы, — запротестовала Сэнди.
— Позволь мне договорить, — возразил Джордж. — Люди совершенно не умеют слушать; едва ты открыл рот — сразу перебивают. Я вот что хотел сказать: раз нам так часто приходится выражать соболезнование, значит, это тоже часть жизни. Смерть — неотъемлемая часть жизни. Кто-то умирает, мы снова и снова говорим родным, что разделяем их горе, и продолжаем жить.
— Я хотела связать слова сочувствия с тем, что пережила сама, — сказала Сэнди.
Джордж покосился на меня.
— Слышал я из гостиной, что ты ей говорила. Может, ты и не принимаешь больше таблетки, но эта кошка не сходит у тебя с языка.
Зазвонил телефон, я пошла в кухню ответить. Кухня осталась единственным уютным местом во всем доме, лишь стопа картонных коробок у плиты напомнила о готовящемся переезде.
Звонила агент по торговле недвижимостью Марсия Файнберг. Она хочет показать мой дом одной супружеской паре, они сейчас как раз неподалеку, Марсия пыталась договориться заранее, но мой телефон молчал. И верно, меня не было, я уезжала подкупить еще упаковочных коробок.