В зале царила приятная прохлада, от которой сперва стало легче дышать, но потом накатила спокойная сонливость. Анвальдт закрыл глаза. Ему казалось, будто его покачивают ласковые волны. Звяканье посуды. Мок двумя вилками атаковал розового лосося с хрустящей корочкой, плавающего в белом соусе с хреном. Он с улыбкой взглянул на заснувшего Анвальдта.
— Проснитесь, Анвальдт, — тронул его за руку Мок. — У вас все остынет.
Куря сигару, он наблюдал, как жадно Анвальдт поглощает бифштекс с картошкой и кислой капустой.
— Герберт, только, ради бога, не обижайтесь. — Мок положил руку на свое округлое брюшко. — Я уже объелся, а у вас, как вижу, отменный аппетит. Не возьмете ли у меня этот кусок лосося? Я к нему даже вилкой не притронулся.
— Не откажусь. Благодарю вас, — улыбнулся Анвальдт. Никто и никогда еще не делился с ним едой. Он с удовольствием съел рыбу и запил крепким черным чаем.
Мок мысленно выстраивал характеристику Анвальдта. Но без деталей пыток в гестапо она была неполной. Однако ему не приходили в голову ни один хитроумный вопрос, ни одна уловка, которые заставили бы Анвальдта все рассказать. Он несколько раз уже открывал было рот, но тут же закрывал, так как ему казалось: то, что он собирается произнести, будет глупым и плоским. Через какое-то время он смирился с мыслью, что через неделю не прочтет девицам из заведения мадам Ле Гёф психологическую характеристику Анвальдта.
— Итак, сейчас половина второго. До половины пятого, пожалуйста, проштудируйте досье фон Кёпперлинга и подумайте, на чем мы можем его прижать. Прошу также просмотреть материалы по всем туркам. Вдруг что-нибудь отыщете. В половине пятого вы возвратите все досье Форстнеру, а в пять возьмете фотографии у Элерса и привезете их мне домой. Машину я оставляю вам. Все ясно?
— Да.
— А почему вы так странно смотрите? Вам что-нибудь нужно?
— Нет, нет, ничего… Просто со мною еще никто не делился едой.
Мок громко рассмеялся и потрепал Анвальдта по плечу.
— Только не воспринимайте это как знак особой к вам симпатии, — солгал он. — Просто это привычка с детства. Я всегда должен был возвращать чистую тарелку… Ну ладно, сейчас я беру извозчика и еду домой. Мне нужно слегка соснуть. До встречи.
Криминальдиректор вздремнул в пролетке. На грани сна и яви ему припомнился воскресный обед около года назад. Он с жадным аппетитом ел ребрышки в томатном соусе. Жена тоже ела с огромным удовольствием, налегая в основном на мясо. И когда обгрызла все ребрышки, бросила алчный взгляд на тарелку Мока, который самые вкусные куски обычно оставлял на потом.
— Прошу тебя, дай мне кусочек мяса.
Мок никак не отреагировал, продолжая обгрызать косточки.
— Ни капли не сомневаюсь, что ты не поделился бы даже со своим сыном, если бы мог иметь детей, — гневно бросила жена и выскочила из-за стола. (И опять она оказалась не права. Я поделился. Причем с чужим!)
Анвальдт вышел из ресторана и сел в автомобиль. Взглянул на папки с печатями гестапо и на пакет, который утром взял в архиве. Распаковал его и вздрогнул: странные, выгнутые знаки. Почерневшая кровь на голубых обоях. Он вложил обратно кровавую надпись и вылез из «адлера». Под мышкой он держал гестаповские досье и плед, которым Мок накрывал заднее сиденье. Ему не хотелось ехать через раскаленный город. Он направился в сторону стройных башен церкви Святого Михаила, в Ваштайхпарк, о происхождении названия которого ему во время поездки рассказал Мок: в Средние века женщины стирали в здешнем пруду. А сейчас у пруда с криком носились дети, а большинство скамеек занимали бонны и служанки. Женщины эти отличались поразительной способностью делить свое внимание надвое: они одновременно вели визгливые дискуссии друг с другом и покрикивали на детей, шлепающих по мелкой воде у самого берега. Остальные скамейки занимали солдаты и окрестная шпана, гордо дымящая сигаретами.