Оба предводителя стояли во дворе храма перед входом в дом человека, которого они давно искали, — святого пира Аль-Шауси. На стене дома были изображены пять символов — змея, топор, гребень, скорпион и маленькая человеческая фигурка. А рядом — искусно выполненная арабская надпись: «Бог. Нет Бога, кроме Него, Живого, Вечного. Ему принадлежит все сущее на небесах и на земле».
Турок бросил взгляд на крестоносца и сказал по-арабски:
— Это стих из Второй суры Корана.
Крестоносец знал этот стих. Он слышал его из уст сарацинов, которых он приканчивал, слышал вечерами от молившихся арабских полонянок. Однако священная надпись, которая должна была охранить дом Аль-Шауси и снискать ему благословение, не взволновала рыцаря точно так же, как год назад, когда в поисках сокровищ он осквернял и грабил храмы в Константинополе, не взволновал византийский Бог.
Они вошли в дом. Два турецких воина встали в дверях, чтобы никто не смог ускользнуть, а остальные принялись разыскивать святого старца. Но вместо него воины принесли предводителям два яростно дергающихся свернутых ковра. Их развернули, и у ног христианина и сарацина оказались девочка лет тринадцати и мальчик чуть старше ее — дети пира, бежавшего в пустыню. Крестоносец набросился на девочку и через минуту обрел на неровном каменном полу очередной военный трофей. Брат девочки говорил какие-то угрожающие слова об отце и о мести. Насильник увидел при свете масляной лампы нескольких скорпионов, выползших, надо думать, из разбитого глиняного кувшина. Он не боялся их, напротив, вид этих смертоносных созданий еще сильней разжигал его ярость. Вокруг кричали возбужденные воины, смердело горящее масло, на стенах плясали тени. Насытившийся крестоносец принял решение: детей верховного жреца дьяволопоклоннической секты постигнет примерная кара. Он велел обнажить животы мальчика и девочки, после чего поднял меч, верного своего товарища в битве ad maiorem Dei gloriam,[36] и нанес уверенный, но не слишком сильный удар. Острие описало полукруг и взрезало шелковистый живот девочки, затем покрытый первым пробивающимся пушком живот мальчика. Кожа и мышцы разошлись, открыв внутренности. Крестоносец снял шлем и очень умело, помогая себе кинжалом, забросил в него нескольких скорпионов. Затем наклонил его, как жертвенный сосуд, над внутренностями детей. Разъяренные скорпионы оказались среди теплых кишок. Они скользили в крови и вслепую язвили своими острыми жалами. Жертвы долго не умирали и не сводили горящих глаз с палача.
XII
После обеда жара еще усилилась, но, как ни странно, ни Мок, ни Анвальдт, казалось, не ощущали этого. Зато Анвальдту докучала боль в десне, откуда час назад дантист вырвал корень. Оба сидели в полицайпрезидиуме, каждый в своем кабинете. Но объединяло их не только здание — мысли и того и другого были заняты общим делом. Они определили убийцу — им был Кемаль Эркин. Оба подтвердили свои первые, еще интуитивные подозрения, основывавшиеся на простой ассоциации: у турка на руке вытатуирован скорпион — скорпионы в животе баронессы — значит, убийцей был турок. После экспертизы Гартнера этот вывод обретал то, без чего любое расследование обречено быть блужданием в темноте, а именно мотив: убивая Мариетту фон дер Мальтен, турок мстил за преступление семивековой давности — убийство детей Аль-Шауси, главы секты езидов, которое совершил в 1205 году предок баронессы крестоносец Годфрид фон дер Мальтен. Как сказал Гартнер, завет отомстить передавался из поколения в поколение. Но тут возникало сомнение: почему же месть свершили только сейчас, более чем через семьсот лет? Чтобы развеять его и превратить подозрения в неколебимую уверенность, надо было ответить на вопрос: является ли Эркин езидом? Однако вопрос этот оставался, увы, без ответа, поскольку известно было лишь его имя, национальность — турок, а также слова Толстого Конрада «он у нас обучается». Это могло означать, что турок проходит в бреславльском гестапо что-то наподобие практики. Несомненно же было одно: подозреваемого в убийстве нужно задержать, используя любые средства. И допросить. Также с использованием любых средств.