Озабоченный мыслями о возможных и невозможных налогах, Сухоплещенко едва не уронил танк мимо колонны. Стиснув зубы, бригадир поднялся на несколько метров, прицелился, сверился с приборами - и водрузил танк на столб. Теперь жерло пушки с математической точностью смотрело на Киев. Пусть машет теперь, чем хочет, грозя Москве, их уродина. Сухоплещенко совершил дополнительный облет, фотографируя вторично-рукотворный шедевр. Новое искусство - имп-арт, что ли? Перекуем мечи на орла! На двуглавого! И на танки тоже. А в сарае места много. Только вот налоги чертовы, налоги...
Оставалась часть последняя всей операции: сбыть с рук омытого можжевеловым духом "Луку Радищева". Вообще-то простая, как все гениальное, идея вернуть "Луку" в родное село пришла в голову Сухоплещенко далеко не сразу, а лишь после того, как он точно сформулировал задачу: "Куда деть?", а потом мысленно с кавказско-аракеляновским акцентом ответил сам себе: "Палажи на мэсто!" Ну, а где место? Не тащить же в Москву, князю под стенами Кремля если танк потребуется, то всегда доставить можно. Пока пусть будет на Брянщине. В конце концов, даже Петр Первый на Брянщине гребную флотилию построил. И Петропавловский монастырь в Брянске есть, в честь, стало быть, святых покровителей величайших российских государей - Петра Первого и Павла Второго: в самый раз. А танк построен как раз на деньги великого князя Никиты Алексеевича еще в 1941 году, а жил тогда князь в Нижнеблагодатском, Старогрешенского уезда; село, конечно, нынче в Москве, но земля-то, земля на месте! Вот и вернуть танк на родную землю. Однако ж снова придется волочь эту махину по воздуху, а до Брянщины из Подмосковья - ох, не близко. Раза два придется садиться для дозаправки, накладные на танк выписаны как на полезный сельскохозяйственно-мемориальный груз. И вновь заправляться для обратного пути - но это можно уже прямо там, в Верхнеблагодатском аэродром есть, там часть квартирует, которую сперва хотели в княжьей деревне расквартировать, да сразу же и выгнали. Танк предстояло отдать местоблюстителю Нижнеблагодатского-старого, бывшему председателю сельсовета, а нынче генеральному старосте Николаю Юрьевичу, пусть сам его блюдет дальше. Про Николая Юрьевича Сухоплещенко знал, что он страстный охотник. И что один танк у него уже есть. Ну, если великий князь не против, то и быть по сему. Но лететь далековато. Упаришься.
И пришлось упариться. Сухоплещенко подумал, что даже те дни, когда он до потери сознания трудился над проблемами памятников и задачиваний, дались ему легче. Да, танковая колонна да вареный маршал - это вам не государством управлять!
Утешение было в том, что трофейный "Сикорский" слушался каждого движения, как лошадка-пони. Хорошая вещь, американская, хотя, если в корень посмотреть, то, конечно, русская - а кем, спрашивается, был сам Сикорский? Чай, не чукчей. Да и что вообще-то такого у американцев есть своего? Телевизор цветной им Зворыкин сделал, Бруклинский мост Олежка Керенский построил, сын того, который на белом коне ездил. Даже однодолларовую бумажку - тьфу! - и ту им русский нарисовал, Серьгунька Макроновский, был такой. Вот и вся Америка. Нет, забыл, у них еще и писатель главный есть, недавно умер, как его, про Лолиту Торрес роман неприличный сочинил, надо почитать. Да, уж тут почитаешь, не пропустить бы дозаправку. И все, черт подери, без единого помощника. А то вози потом его на Ломоносовский... целиком или частями, все одно хлопотно. Уж лучше самому и с плеч долой.
Однако даже безотказный механизм здоровья бригадира начинал от таких нагрузок скрипеть. Миновав стороной Алешню и Старую Грешню, "Сикорский" шел напрямую на Нижнеблагодатское. А там, в результате визуального наблюдения, был обнаружен едущий по главной улице села старый-старый танк. Сухоплещенко решил приземляться немедленно: без ведома генерального старосты никакие танки по селу разъезжать не имели права. А было нынче - ах ты, Господи, как время летит! - уже воскресенье. "Сикорский", виляя хвостом, пошел на посадку.
Маша оцепенела, когда увидела, как на улице, уставясь пушками друг в друга, возникли два танка, один поновей, другой погрязней, но почти одинаковые. Однако на том, что поновей, коршуном сидел большой вертолет, и лопасти его бешено крутились, впрочем, замедляясь. Мгновением позже что-то щелкнуло, тросы отлетели и вертолет - будто курица с яйца, но почему-то назад - отпрыгнул. Тихая, заледеневшая деревенская улица загромоздилась военной техникой советского и американского производства. Сухоплещенко открыл дверь, и буквально задохнулся чистым деревенским воздухом. Организм бригадира все яростней требовал отдыха.
Организм железно-нетрезвого Николая Юрьевича, напротив, ничего не требовал на ближайшие двадцать минут. Но проехать по улице стало невозможно, прямо на него смотрел танк, а позади танка просматривалась еще и вертящаяся чуда-юда. "Наши, что ли, пришли?" - подумал генеральный староста, отщелкнул люк и с трудом стал вылезать.
- Ты мне только задень по наличнику! - раздался над улицей старческий голос бабки Марфы. Не выпуская пяльцев с двуглавым орлом, она шла прямо на Сухоплещенко, не очень удобно усевшегося в сугроб. Наличники она имела в виду оконные, весь дом раскулаченного попа был покрыт резьбой, пережившей и раскулачивание, и войну, и кукурузу, и, Господи прости, советскую власть. А вот если бы лопасть "Сикорского" по наличнику проехалась - глядишь, стала бы изба безналичной. За такое дело старухи разобрали бы вертолет на винтики, да заодно уж и оба танка на железки. Резьбу эту, да и всю гнилую избу, как деревенские бабы сказывали еще до своего уезда в столицу, чудотворная водокачка Параскевы-Пятницы оберегает, да еще золотоперый подлещик из Угрюм-лужи охранительные слова нашептывает. Впрочем, золотоперого подлещика сношарь-батюшка увез, как и всю Угрюм-лужу. Но сами старухи-то покамест ого-го!
Лопасти постепенно остановились. Бабка Марфа присмотрелась к бригадиру, разглядела на его погонах двуглавых орлов - ну точь-в-точь, как сама вышивала! - и потеплела.
- Да на тебе, милок, лица нет!
- Нет лица - первым делом винца! - встрял староста, слезая с танка.
Старуха на него окрысилась:
- Я тебе винца! Я тебе пушку твою знаешь куда?.. А ну, Маша, помоги человека в избу завести. Винца не будет, а пивцо у Матрены поспело, да и запас есть. Она у нас по пивам мастерица. Шевелись ты!
- Да я за рулем... - попробовал отнекнуться Сухоплещенко, но его никто не слушал, да и не очень-то он был за рулем. Бригадир с трудом, опираясь на Машу, перешел в резную избу, где вторая старуха уже держала наизготовку ковш с тепловатым, но на редкость духовитым пивом.
- Английское белое! В самый смак с морозцу! - объявила Матрена, не утерпела и почала ковш. Сухоплещенко тоже приложился. И немедля решил к молочному заводу докупить еще и пивоваренный. Такое вот английское пиво? Его в Англию экспортировать запросто можно, там такого не пробовали!
- Ублажила, бабушка, ублажила, - поблагодарил бригадир, умело и привычно приспосабливаясь к любой обстановке и потому вслед за словами отвесив почти поясной поклон. - А ведь и на другой манер, поди, сварить сумеешь?
Старуха расцвела.
- Сосновое? - предложила она. - Есть третьедневошное, совсем еще не закисло. Плюнь ты на свой вертолет, так его? Никто его отсель не улетит. Проходи, проходи. Вынеси, Маша, Николая Юрьевича угости, а то он там у себя в танке отморозит что-нибудь. Нет, туда вынеси, в нашу избу председателев не пущаю.
- Да староста я! - попробовал вякнуть бедняга, сидя на танке и видя, как дверь закрывается.
- Видала я тебя... Член коммуниста! - рявкнула Матрена, и дверь окончательно захлопнулась.
Николай Юрьевич полез обратно. Охоту ему загородили, выпивки не вынесли, но у него и свой запас кой-какой был. Не был он охотником до этих самых старухиных пив. Он был другим охотником. Эх, уток бы сейчас пострелять со штатива... Он свернулся калачиком и собрался заснуть до новых событий. Однако же люк над ним снова открылся, и Маша Мохначева, добрая душа, сунула ему в руку стакан со сметаной. Тоже неплохо... Через секунду староста уже уснул, обнимая пожалованный поповнами гостинец. Он искренне хотел от него отпить, но уснул. Вообще-то он иной раз по две, по три недели не ел ничего, кроме яиц, которые ему по доброте душевной варила вкрутую все та же Маша.