Жан-полевская «Эстетика» открыта к жизни и тем более к литературной жизни времени. Как и в жан-полевских романах, действительность времени здесь в постоянном становлении: она строится, разбирается, писатель ее взвешивает; недаром ему приходится задевать и великое и малое, — на страницах «Эстетики» можно встретить имена писателей, в некоторых случаях забытых историей литературы и чуть ли не библиографией. Великое и малое соседствуют не потому, что эстетически уравниваются (отнюдь нет!), но потому, что непосредственность и полнота воспроизведения реальной жизни сквозь литературу в принципе требует коснуться всего наличного. Шеллинг вдохновенно писал о Данте[12], — но подобных целостных характеристик нет у Жан-Поля. Жан-полевские характеристики писателей создают не аналитические и не пластические образы, но словно вспыхивают искрами над их книгами, высвечивая в них то, что должно становиться ясным и автору «Эстетики» и его читателю, — оба как бы заново совместно прочитывают или вспоминают каждую из книг. Таково скрытое предположение Жан-Поля: он сам, всю жизнь неутомимо читавший и конспектировавший, и его читатель живут поблизости и читают вместе, читают одни и те же книги. Портрет Гердера у Жан-Поля — гениальный человек и талантливый писатель в единстве; как «дух», как «гений» эпохи, ее одушевляющий, Гердер в книге космичен, провозвестник высшего человеческого бытия, иного, высшего рождения[13]. И вновь жизнь и творчество, природное и художественное не разделяются Жан-Полем, а складываются — одно продолжается другим. Гимн Гердеру, завершающий «Приготовительную школу эстетики», — ее смысловой торжественный финал: вся жизнь и все искусство преодолевают порог человеческого земного бытия и, исполнив свое нравственное предназначение, мирно и величественно переливаются в новое сверхземное бытие. В любом случае, всегда теоретическое содержание «Эстетики» (и риторико-поэтологическое и философско-эстетическое) переходит в своего рода жизнь — земную или высшую, эмпирическую или идеально-осмысленную.
Жан-полевская эстетика и эмпирична и теоретична: теория поднимается над бесконечным рядом непосредственных явлений искусства (литературы) эпохи как остро субъективное или, лучше сказать, остро индивидуальное их осмысление — такое, которое явления реальности оформляет как свои драматические силы и стихии. В «Эстетике» Жан-Поля есть единство драматурга и драматического материала; для теории это значит, что материал эпохи передан в его типических чертах, или типических образах. За драмой искусства эпохи встает драма, конфликт и трагедия эпохи. Литературные споры воссоздают реальные конфликты времени.
Синтетичность (универсальность) «Приготовительной школы эстетики» и неклассический характер этого синтеза отводят ей вполне определенное место в литературной борьбе эпохи. Сам Жан-Поль стремится определить такое место своей книги, и благодаря этому, в связи с этим выявляются эстетические позиции писателя.
Классическое и романтическое. Типология культуры и история литературы. Шиллер писал 10.XII 1804 г К. Г Кернеру, когда «Приготовительная школа эстетики» только что вышла в свет: «Рихтеровской „Эстетики“ я еще не видел. Я давно отвык от любых теоретических воззрений на искусство и от всякого saisonnement (рассуждения), стал прямо-таки туп в этом отношении; кроме того, пустопорожняя метафизическая болтовня об искусстве разных философов внушила мне отвращение ко всякому теоретизированию. Да и на деле такая духовная операция не согласуется с практикой, потому что тут законы нужно черпать из самого предмета, и никакая всеобщая формула не помогает тебе идти вперед»[14]. Несколько усталый взгляд Шиллера в этом письме — так контрастирующий с его увлеченным кантианством начала 90-х годов — достаточно понятен из обстоятельств времени; к тому же письмо написано менее чем. за полгода до смерти поэта. Не прочитавший жан-полевской «Эстетики» Шиллер — всегда скептически и недоброжелательно, сверху вниз смотревший на Жан-Поля[15], необтесавшегося и поглощенного самим собою провинциала, — Шиллер и не подозревал, как далек Жан-Поль от абстрактного теоретизирования и как в этом отношении (только в этом) поздняя, направленная против отвлеченной эстетической теории позиция Шиллера была исконно близка Жан-Полю.
12
См.: «О Данте в философском отношении» (1803). — В кн.: Шеллинг. Философия искусства, с. 445 — 456
13
Жан-Поль продолжал развивать идею XVIII в. (Ш. Бонне, Гердер) о возрождении («палингенесии»). Густава, героя первого романа Жан-Поля, в первые годы жизни воспитывают в подземелье, без света, чтобы затем, со всеми сентиментальными тонами и обертонами, символически проиграть акт его рождения на белый свет; как мечтал Гердер, человек со смертью испытывает новое рождение, и эту мысль подхватила романтическая словесность.
15
Жан-Поль несколько раз упоминается в переписке Шиллера и Гёте в связи с «Геспером», названным у них «трагелафом» — «полукозлом-полуоленем»; см. письмо Шиллера от 28.VI 1796 (Jonas IV 469, № 1053 — Goethe — Schiller I 173) и от 12.VI 1795 (Jonas IV 183, № 860 — Goethe — Schiller I 75, № 73). В письме от 17.VIII 1797 Шиллер дает одну общую характеристику трем поэтам — забытому Зигфриду Шмидту, Жан-Полю и гениальному Гёльдерлину! Шиллер пишет: «Хотелось бы мне знать, при всех ли обстоятельствах и абсолютно все ли Шмидты, Рихтеры, Гёльдерлины остались бы такими же субъективистами, такими сумасбродами, такими односторонними, или же только недостаток эстетической пищи и воздействия, а также противодействия эмпирического мира, в котором она живут, их идеальным наклонностям произвели подобный результат» (Jonas V 241, № 1240 — Goethe — Schiller I 382, № 355). В те же годы Гёте судит о Жан-Поле несколько иначе, хотя в целом он соглашается с Шиллером; он с интересом присматривается к Жан-Полю: «Мне приятно, что вы все же прочитали Рихтера: его правдолюбие, его желание что-то усвоить вызывают во мне симпатию к нему. <...> если хорошо подумать, то можно очень усомниться, что в смысле практическом он когда-либо сблизится с нами, но в теории он, кажется, весьма склоняется к нам» (Goethe — Schiller I 174, № 178, письмо от 29.VI 1796). Впрочем, ставшие известными Гете неосторожные слова в письме Жан-Поля Кнебелю (3.VIII 1796, П II 227.11): «Сейчас Тиртей нужнее Проперция», намекавшие на «Римские элегии» Гете, дали Гёте повод написать небольшое стихотворение «Китаец в Риме» (ВА I 365), связанное с «Ксениями» Шиллера — Гёте и помещенное в том же, что и «Ксении», «Альманахе Муз на 1797 год» (ср. также «Ксении» № 41 и № 276, ВА II 435, 461, и — из неопубликованного при жизни — эпиграмму, ВА II 500; «Чем стал бы Рихтер в Лондоне! А Рихтер в Хофе, полуобразованный, — его талант вас забавляет!»). В позднейшие годы Гёте пришел к своеобразному глубокому пониманию Жан-Поля (см. примечания к «Западно-восточному дивану» и отзыв о «Леване», педагогическом сочинении Жан-Поля, ВА III 228 — 230).