Клэр помнила каждое слово, каждый звук, который он когда-либо произнёс. Он говорил ей, что предложение о психиатрической лечебнице было сделано, чтобы защитить её. Теперь – заслужила она это или нет – она была под защитой.
Иногда люди задавали ей вопросы. При каждом вопросе она слышала его голос: - Разглашение личной информации запрещено…
Она больше не задавалась вопросом, что входит в понятие «личная информация». Были ли это её воспоминания, её история или что она хочет поесть – она не будет разглашать. Чтобы исключить любую возможность разглашения того, чего нельзя, она решила не говорить вообще. Со временем это давалось всё легче и легче – слова безликих людей редко проникали под оболочку отчуждения.
Потом, без предупреждения, люди перед ней стали менять лица, и она забыла об обете молчания и заговорила. Ведь это было так волнующе – увидеть давно утерянных друзей, их лица. Хотя они так же быстро исчезали, как и появлялись. В основном это не имело значения – реальные или вымышленные – люди рядом с ней редко понимали, о чём она говорит. Когда бы это ни случалось, она вспоминала о своём непослушании. Чувство стыда вызывало смятение, которое угрожало её благополучию.
Это смятение и то, как оно появлялось, Клэр не могла контролировать. Она хотела остановиться, вести себя хорошо, но иногда не могла заставить своё тело подчиняться, и тогда безликие люди связывали её. Так много образов проносилось в голове – она ненавидела быть связанной. Безликие голоса говорили, что привязывание – для её же блага, чтобы она не навредила себе. Клэр всё равно боролась – ведь она никому ещё не навредила. Хотя подождите – да, навредила…
История её насильственных действий была задокументирована. И раз она была способна на это, лучше перестраховаться. Успокоение приходило тогда, когда она меньше всего ждала этого, когда всё, казалось, было потеряно.
Клэр слышала его голос.
Она не могла предугадать, когда это произойдёт, она не могла спровоцировать это или даже молиться об этом. Нет, Тони появлялся по собственному расписанию и по своей воле. Его голос приходил – слово, шёпот или длинная бессвязная речь. Мелодия глубокого баритона могла успокоить её, как ни одно лекарство.
Когда Клэр только появилась в «Эвервуде», лица и руки, которые выводили её на улицу, пытались приобщить её к работе в саду. Они клали ей в руки инструменты, но она не хваталась за них – она не могла. Это было слишком болезненно. Это напоминало ей о садах в поместье или тех, что были там, в их раю. Со временем лица сдались. Клэр так предполагала, ведь она не спрашивала. Неважно почему, главное, что они больше не настаивали.
Временами она пыталась вспомнить свою жизнь и не могла. Всё перемешивалось в одну серую массу – тёмное бледнело, светлое темнело – этакое место между мирами. Там было «прежде» - раньше, годы назад, давным-давно – когда у жизни был цвет. И там было «после» - время, когда всё исчезло, когда серое победило – время после темноты.
Её усилия по сдерживанию этой серости не увенчались успехом, и, со временем, она прекратила попытки. Серость сочилась отовсюду, проникала в мысли, заполняла пустоты. Её мир, её реальность стали серыми, бесцветными.
Потом вдруг, также неожиданно, как и его голос, без причины, начинали проникать оттенки цвета. Это был цвет непрошенных воспоминаний. Она была беспомощна в попытке остановить их. Обычно они начинались с ясных оттенков весенней зелени и голубизны над волнами озера. Без предупреждения всепоглощающая боль – обезоруживающее чувство утраты – останавливало её. И тогда, ещё хуже, чем серость – не было больше ничего. Ни белого, ни чёрного – НИ-ЧЕ-ГО!
Эта пустота была вызвана не только потерей Тони. О, она хорошо его знала, он бы возвращался на подольше, чтобы разжечь ее страсть, воспламенить ее желание, и потом исчезнуть опять. Это небытие было чем-то ещё – чем-то, что она не могла определить – чем-то, куда и серость не могла проникнуть –чем-то, что заползало прямо в сердце.
Если она позволяла мыслям задержаться на пустоте дольше, это разрывало её душу в клочья, и она чувствовала каждый рывок, когда мгновенные сцены с ребёнком и пожаром проносились в её сознании. Это была самая испепеляющая боль, какую она когда-либо испытывала, а ведь без сомнения, Клэр была ветераном боли. Она перенесла потерю, претерпела трагедию и выдержала физические страдания - черт возьми, она сама выдержала смерть.