Собака… Да. А теперь вот снег, снег, снег. Сегодня я окончательно простила маму.
Вместо детства – стихи, непосильный груз. Как часто я представляла себя другим человеком и проживала чужую счастливую, безболезненную жизнь.
Я была Соней, Сонечкой, Сонькой, веселой умной девочкой, знающей о стихах только из книжек с картинками. Софья и Сонечка вполне уживались вместе. До тех пор, пока…
Мы гуляли в парке: я, Соня и мама – на детской площадке. Было утро, начало осени, теплый солнечный день, но роса не успела просохнуть. Сначала мы вместе с Соней играли в песочнице, но потом пришли другие дети, веселые и умные, такие же, как Соня, и она предпочла их. А я отошла, я побрела по тропинке – к деревьям в непросохших каплях росы. Я знала, что должно вот-вот случиться, и хотела успеть дойти. Но не дошла, не успела – приступ настиг, я закричала от боли, я выкрикивала из души эту боль. Подбежали мама и какой-то незнакомый, длинный темнокостюмный человек. Я прокричала еще раз свою боль – и мне стало легче.
– С ней часто такое, – объяснила мужчине мама, – даже не знаю, что делать, куда обратиться.
Я так хотела, чтобы она взяла меня на руки, прижала к себе, а она все говорила и говорила что-то этому чужому длинному человеку.
Он присел передо мной на корточки – не мама, а он, – посмотрел так, как на детей не смотрят, и сказал, что это стихи и что он тоже поэт, и отчего-то загрустил.
Да, он был поэт, один из самых известных и признанных поэтов нашего города, прижизненный классик, лауреат разнообразных премий и прочая, прочая. Артемий Сергеевич Польский.
В тот день мы забыли Соню в парке. С того дня нас навсегда разлучили – ее оставили в детской, наполненной игрушками, кружевами и бантиками, а меня переселили во взрослую комнату. С того дня все мои крики заботливо записывали, с того самого дня Артемий Сергеевич стал бывать у нас так часто, что превратился в члена семьи. Мама гордилась – мной и знакомством с великим человеком. И папа гордился, и воспользовался связями, и смог открыть частный зубной кабинет (он у меня стоматолог). А сестра Вероника (ей тогда было пятнадцать, как мне сейчас) возмечтала выйти за Польского замуж.
От парка до самого нашего дома Артемий Сергеевич нес меня на руках и всю дорогу выпытывал, помню ли я еще какие-нибудь свои стихи. Оказалось, что помню – я и сама об этом не знала. Помню, но прочитать не могу – мне ведь сейчас не больно. А он засмеялся и сказал: если я сейчас ущипну тебя за ножку, больно ущипну, прочитаешь? Шутка, ставшая впоследствии реальностью: они все желали причинить мне боль, только бы побольше вышло стихов, только бы не иссяк их поток, только бы не закончилось чудо.
В сущности, виноват во всем был именно он, поэт Артемий Польский – не мама, не папа, не Вероника, а он. Родители и сестра всего лишь не захотели отказаться от причитающихся льгот за мой дар. Им по праву полагались эти льготы, как пособие по уходу за больным родственником. В конце концов, родителям и Веронике столько пришлось вытерпеть! Нелегко жить в одной квартире с человеком, у которого каждый день тяжелый приступ – им ведь приходилось оказывать мне необходимую помощь, мучиться. А Артемий совсем другое дело. Впрочем, и славой своей я обязана именно ему. Это он, Артемий Польский, добился первой публикации, организовал первый и все последующие сборники – всего их вышло три. Он забрал мое детство, но дал взамен славу.
А с Соней мы по ночам переговаривались через стенку. Я посвящала ей свои стихи. А однажды мне удалось подсмотреть детский праздник, устроенный мамой в честь дня ее рождения.
Я поняла, куда подевалась моя красная собака – ее переправили Соне в комнату.
Снег. Завывание ветра – заунывные звуки похоронного марша.
Сколько любви, сколько ненависти обрушилось на меня после первой же публикации! Моим стихам не поверил никто: такой маленький ребенок не может писать такие стихи! И все же меня любили – как мечту, неосуществимую, но, посмотрите-ка, возможную. И ненавидели – как мечту, неосуществимую свою мечту, тайную мечту, украденную, разоблаченную, выставленную на всеобщее обозрение. Однажды одна четырнадцатилетняя девочка призналась, что хотела меня убить, потому что выносить мои стихи, написанные не ею, не могла. Однажды одна взрослая – взрослая женщина призналась, что хотела меня украсть – то, что я не ее ребенок, – ошибка. Однажды один молодой человек признался…
Они ничего не знали, совсем ничего обо мне не знали. А если бы узнали, не поверили бы. Мои недетские стихи – это только недетская боль. Нечеловеческая боль. Боли не верили. Никто не верил. Артемий Сергеевич Польский и тот не верил. И мама, и папа…