— Мы заключили с тобой сделку, — снова напомнил Прайс. — Если ты исполнишь свои обязательства, я исполню свои.
— Ну, ну, не надо так волноваться! — вступил Говард Гринспен, никогда не забывавший о необходимости производить впечатление внимательного и заботливого адвоката, от внимания которого не ускользает ни одна мелочь. — Вы оба должны делать вид, что отлично ладите, не только перед присяжными, но и перед мальчиком. В особенности — перед мальчиком.
Прайс кивнул.
— Прайс и я всегда ладили между собой, нам нет никакой нужды притворяться. — Джини ослепительно улыбнулась адвокату и выпятила внушительную грудь. — Я могу это доказать — у меня остались копии чеков, которые он мне посылал.
Прайс наградил ее взглядом, в котором смешивались раздражение и досада. Он изо всех сил старался сдерживаться, хотя на душе у него было неспокойно и тревожно. Только сегодня утром Прайсу позвонил его импресарио и сказал, что руководство студии приняло решение отложить на неопределенное время начало съемок фильма, в котором Прайс должен был играть главную роль.
— Что это, черт возьми, значит? — заволновался Прайс.
— Ничего особенного, — ответил агент. — Просто они выжидают — смотрят, как дело пойдет дальше.
Если тебе удастся вызвать сочувствие общественности, это будет означать повышенные сборы, и съемки начнутся немедленно. Если же нет, то фильма скорее всего вообще не будет.
— Черт бы побрал эту студию! — взорвался Прайс.
— Совершенно с тобой согласен, — согласился агент. — Но тут уж ничего не попишешь.
— Что нужно сделать симпатичной девчонке, чтобы ей принесли чего-нибудь выпить? — игриво поинтересовалась Джини, и Прайс звонком вызвал Ирен.
— Бог мой, ты еще здесь, старая селедка! — воскликнула Джини, когда Ирен появилась на пороге. — Хотела бы я знать, чем ты так приворожила моего муженька? Уж не своей ли славянской задницей?
Ирен упорно избегала смотреть на Джини, хотя тот факт, что ее бывшая хозяйка набрала несколько десятков лишних фунтов, не укрылся от ее внимания.
— Что будет угодно мисс? — спросила она.
— Принеси мне черного кофе и добавь побольше «Самбуки», — распорядилась Джини и повернулась к Гринспену. — Эта история с Тедди совершенно выбила меня из колеи. Мне необходимо прийти в себя…
Адвокат с готовностью кивнул, гадая про себя, как мог Прайс Вашингтон быть мужем этой горы жира.
Ирен выскользнула из комнаты. На ее взгляд, Джини не выглядела расстроенной-. Лучше всего она чувствовала себя, когда оказывалась в центре скандала.
Тедди в очередной раз уложил волосы и озабоченно взглянул на себя в зеркало. Он был вполне доволен тем, как выглядел.
Сегодня, впервые за двенадцать лет, он должен был встретиться со своей родной матерью, и от волнения и страха у него постоянно сосало под ложечкой.
Будет ли она любить его после того, как он попал в эту дурацкую историю? Любила ли она его вообще? Правда ли все то, что говорил о ней отец?
Накануне вечером Прайс позвал его к себе в кабинет и сказал: «За прошедшие годы твоя мать здорово изменилась и набрала несколько лишних фунтов. Ни под каким видом не заговаривай с ней об этом, иначе она взовьется до небес».
Неужели отец хотел сказать, что его мать — толстая? Что ж, если его это и волновало, то Тедди было совершенно наплевать. Гораздо больше его волновало то обстоятельство, что за все двенадцать лет мать ни разу не приехала навестить его.
И все же… все же он был рад этой встрече. Это было все же лучше, чем ничего, поскольку общаться с отцом Тедди больше не мог. Неуправляемый гнев Прайса Вашингтона способен был смертельно напугать и гораздо более храброго подростка.
Между тем с экрана телевизора снова и снова звучало имя Мэри Лу. Ее миловидное лицо глядело на Тедди с первых полос газет, напоминая о той страшной ночи, когда Мила нажала на спусковой крючок и изменила его жизнь. Ему было жаль убитую актрису, до слез жаль, но еще больше Тедди жалел себя.
Ведь он был ни в чем не виноват, а его собирались судить.
Правда, в глубине души Тедди сознавал свою вину и ненавидел себя за то, что он совершил, но еще больше он ненавидел Милу. Она запудрила ему мозги, она использовала его. Убила Мэри Лу. А теперь пыталась свалить на него всю ответственность.
Как он мог до такой степени поддаться ее чарам?
Почему не остановил ее, пока не стало слишком поздно? Даже в последний момент, осознав, что через секунду раздастся выстрел, он мог броситься на Милу и постараться либо выбить у нее револьвер, либо отвести ствол от груди Мэри Лу, но он не сделал ни того ни другого.
И за это он заслуживал наказания, даже если это означало, что его упрячут за решетку и он будет теперь существовать рядом с ворами и убийцами.
Отец был прав — он должен был сам пойти в полицию. Это был его единственный шанс.
Но он не воспользовался им. Теперь настало время расплачиваться за трусость.
Оказавшись в камере вместе с еще несколькими девушками-заключенными, Мила очень быстро поняла, что здесь ей не место. Особенное отвращение вызывали в ней уродливая тюремная одежда и хмурые надзирательницы, которые, казалось, вообще разучились улыбаться. «Старые лесбы, — решила Мила. — Ну ничего, со мной вам ничего не обломится. Я выйду отсюда раньше, чем вам удастся трахнуть меня».
На вторую ночь своего пребывания в камере Мила поссорилась с пухлой брюнеткой, которая посягнула на ее порцию вечерней баланды. Началось все со словесных оскорблений, а закончилось грандиозной дракой, в которой Мила до крови разбила сопернице нос и выдрала клок волос. Двадцатичетырехчасовое заключение в карцере, являвшееся обычной наградой за подобные подвиги, привело Милу в бессильную ярость, но, вернувшись в камеру, она с удовольствием обнаружила, что ее авторитет среди товарок значительно возрос. Очень скоро она уже чувствовала себя в тюрьме как дома и готова была считать своих сокамерниц «отличными девчонками». (Избитую ею брюнетку, оказав первую помощь, перевели в другой блок.) Особенно по душе пришлась Миле ее соседка по нарам, которую звали Мейбелин Браунинг. Мейбелин была худенькой светловолосой девушкой двадцати с небольшим лет, с румяным, кукольным личиком и ярко-синими, словно нарисованными акварелью глазами. Самой запоминающейся ее чертой был не правильный прикус, который, однако, нисколько ее не портил, а, напротив, придавал некоторую пикантность невыразительному лицу Мейбелин.
— Что ты натворила? — поинтересовалась Мейбелин, машинально жуя прядь волос, свисавшую ей на лицо. Сначала эта привычка Мейбелин казалась Миле отвратительной, но потом она поймала себя на том, что ей это даже нравится.
— Да так… пристрелила одну черножопую, — ответила она с показной бравадой. — А ты?
— Я-то?.. — На кукольном личике Мейбелин показалась бледная улыбка. — Меня взяли за то, что я несколько раз ткнула свою бабку кухонным ножом, пока та спала. Жаль, что эта подлая сука не сдохла. Ну ничего, в другой раз я обязательно доведу дело до конца. Либо я, либо мой брат — один из нас обязательно ее прикончит.
— Что же твой брат не помог тебе в этот раз? — спросила Мила небрежно, хотя от рассказа Мейбелин ей стало не по себе.
— Дюка не было, он бы точно нарезал ремней из этой старой коровы.
— Что она вам такого сделала, что вы хотите ее убить? — поинтересовалась Мила.
— Осталась в живых, после того как умер наш дед.
Это было сказано искренне и серьезно, и Мила Почувствовала, что Мейбелин нравится ей все больше и больше, хотя интуиция подсказала ей, что с такой крутой девчонкой даже ей надо держать ухо востро.
Так проходили монотонные дни. Мила, которая каждый день ждала, что Ирен внесет за нее залог, начала нервничать. Она была уверена, что Прайс Вашингтон пришлет ей своего адвоката, но и этого тоже не случилось. Вместо этого Милу вызвали однажды в комнату для допросов, где ее ждал государственный защитник — сорокалетний неряшливый мужчина в потрепанном пиджачке. У Милы этот тип никакого доверия не вызвал.