— Что вам от меня угодно? — спросил профессор.
— Деньги! — прорычал главарь. — Полста тысяч ложи на стол, гад!
Коген с готовностью раскрыл портфель, опрокинул его содержимое на обеденный стол. Посыпались блокнотики, папки со статистическими отчетами, затрепанные книги, пайковая вобла...
— Издеваешься, гад?! — главарь ткнул профессора стволом нагана в лицо. Коген пошатнулся, отер ладошкой кровь со щеки. Воскликнул звонко, по-юношески:
— Так бы сразу и сказали! Вам очень нужны пятьдесят тысяч, которые я получил вчера по чеку в банке?
— Гони монету!
— Минуточку, — профессор вынул из бокового кармана листок. — Вот это и есть чек. У меня просто не было времени сходить за деньгами. Очень извиняюсь. Не знал, что пожалуют гости. Не могли бы вы прийти завтра?
Банду охватила звериная ярость. Они поставили Когена спиной к стенке, притащили из кухни некоего Шанина, который, на свою беду, также пришел в гости со своей женой. Но не к хозяйке, а к ее кухарке. Беднягу тоже поставили к стене. Максимова, видя, что может случиться непоправимое несчастье, принесла свои четыре тысячи, сняла с себя перстень с изумрудом, браслет, бриллиантовые серьги.
Главарь бандитов засунул награбленное в карман кожаной куртки. Но все равно он бесился от ярости. Раздались два выстрела — и Коген с Шаниным упали мертвыми.
...Цируль молча вынул из холодной руки профессора банковский чек, отпечатанный на пишущей машинке, положил на стол. Аракелову приказал: «Запишите чек в протокол».
В эту же ночь было зарегистрировано еще два вооруженных налета. Преступников пятеро. Все в черных кожаных куртках.
Кручинина навещала теперь Муфельдт по выходным дням. Правда, и в будни иногда забегала на минутку-другую. Но по выходным они виделись дольше. Иногда Елизавета Эрнестовна, будучи в хорошем настроении, угощала «подругу» завтраком. В этот раз хозяйка особняка была в особо приподнятом состоянии духа. Напевала шансонетки, улыбалась без видимой причины.
Отношения между «подругами» носили несколько странный характер. Муфельдт говорила Кручининой «ты», а Мария ей — «вы». Она безропотно сносила покровительственный тон Муфельдт, иногда и услужала ей — то приберет в доме, то еще что.
— Мари, я еще не завтракала, — заявила Елизавета Эрнестовна. — Садись со мной за компанию. У меня есть кое-что вкусное.
За завтраком спросила Марию как бы невзначай:
— До меня дошли слухи, что тобой уголовный розыск интересовался. Не так ли? По какому случаю?
— Ах! — Мария махнула рукой. — Прицепились с тем потеляховским чемоданчиком. И зачем я его взяла?
— Глупо, конечно. Сперва надо было заглянуть в чемоданчик. Что же от тебя все-таки хотят красные агенты?
— Строго предупредили. Припугнули. И приказали устроиться на работу, поскольку нынче объявлена всеобщая трудовая повинность.
— Ну и поработай, Мари. Я ведь работаю. В госпитале тоже свои люди нужны. Мало ли что, вдруг заболею?
— Лучше не надо. Не болейте.
— Ах, ты душечка! — Муфельдт подмигнула Кручининой черным своим огненным глазом. — Если б ты только знала, как мне сегодня радостно на душе. Хочешь, я тебе замечательный подарок сделаю?
— Нет... Зачем же? — смутилась молодая женщина.
— А вот подарю! — упрямо воскликнула Муфельдт. — Прошу не перечить. Я не теряю надежды выдать тебя замуж. А невесте необходимо приданое.
Муфельдт поднялась со стула, подбежала к трельяжу и, взяв изящную пудреницу, вернулась к столу.
— Смотри! — она откинула крышку, вынула пару замечательных бриллиантовых серег. — Чистой воды! Полыхают синим пламенем. Бриллианты редкостные!
— Ой, какие чудные сережки! — восторженно воскликнула Кручинина. — Разве вам не жаль с ними расставаться?
— Это не мои серьги. Твои. — Елизавета Эрнестовна сощурилась, прошептала: — Подарок твоего жениха... Абрека. Вот еще и браслет. И еще сорок пять тысяч рублей николаевскими!
Сердце Кручининой сжала когтистая лапа. По спине пробежали мурашки. Даже подумалось: «И зачем ты согласилась!..» Но Мария тут же подавила в себе страх. Долг прежде всего. Если не разоблачить эту кровавую бандитку, душегуба Абрека, других негодяев... Сколько еще жизней они погубят, оставят вдов, сирот, калек!
Помолчав, Кручинина спросила с довольной улыбкой:
— Николаевские — это хорошо, конечно. А больше у него нет? И еще «колесовских?»[12]
12
Так в просторечии назывались деньги, выпущенные в обращение при председателе Совнаркома Туркреспублики Колесове.