Пашко уволокли.
— Больше не приводить ко мне этих... — он не знал, что сказать дальше. — Понятно, капитан Ботт?!
— Так точно, господин диктатор и командующий! Хотели порадовать. Теперь будем отводить прямо на кучу.
Через четверть часа растленный юнец, вновь обзаведшийся где-то пенсне, доложил:
— Расстреляны на куче управделами Совнаркома Александр Малков и председатель Совнаркома Фигельский, — Ботт, помолчав, почему-то добавил: — Фигельский Владислав Дамианович... Ученый, говорят, был, хоть и большевик. Учился в Краковском университете, затем в Париже, магистр математических наук.
— Малков тоже ученый, — усмехнулся Осипов. — Владел несколькими иностранными языками. А что толку?
Ботт осклабился, показав маленькие, хищные зубки.
Вскоре он доложил «диктатору» об убийстве редактора газеты «Красноармеец», члена редколлегии «Нашей газеты» Михаила Троицкого, члена исполкома Ташсовета Дмитрия Шпилькова.
Вбежал сияющий Стремковский.
— Господин полковник!.. Диктатор!.. Только что убит возле общежития ТуркЦИКа председатель Чрезвычайного полевого суда Алексей Червяков!
Осипов подскочил от радости. Вот кого он особенно боялся. Почти так же, как и Фоменко. Убит!.. Некому судить!
Тут же опомнился. Ты так радуешься, будто уже угодил в лапы Чека и просто надеешься протянуть денек-другой, узнав о смерти судьи. Как глупо. Возьми себя в руки, Костя. То видения какие-то, то телячьи восторги!.. Надо держаться солидно. Ты ведь диктатор!..
— Прекратить хиханьки и хаханьки! — заорал «диктатор» на адъютантов, хотя ни Ботт, ни Стремковский не хихикали. Они просто улыбались, глядя на своего «полковника». — Как там с Домом свободы... Взяли наконец?.. Сколько можно чикаться?.. Ну, чего языки проглотили? Я вас спрашиваю! Капитан Стремковский, прошу доложить. Ты только что из самой свалки прибыл.
Худой сутуловатый Стремковский замялся.
— Возле Дома Свободы засела партийная дружина во главе с членом Ташсовета Семеном Гордеевым. Бьют на выбор. Ничего пока не выходит.
— Раззявы! — взбесился Осипов, на губах его показалась желтоватая пена. — Атаковать... Атаковать гнездо большевиков! Капитан Стремковский, Дом Свободы на твоей ответственности!
— Слушаюсь, — щелкнул каблуками юнец, на золотушном лице его, однако, не отразилось особого восторга.
...Глубокой ночью примчался Стремковский. Дико вращая осатанелыми глазами, доложил, ликуя:
— Приказ выполнен! Дом Свободы нами захвачен. У большевиков кончились боеприпасы.
— Так они отошли?
— Мы их принудили, господин...
— Заячьи души! — в сердцах воскликнул главарь мятежников. — Они сами отошли. Понимаешь?.. Сами. Сколько пленных?
— Одного захватили. Тяжелого. Прежде чем дух испустить, сказал: «Амба вам, гады!»
— Но-но! — вскинулся Осипов на дураковатого адъютанта. — Без большевистской пропаганды. Что еще нового?
— В Главных железнодорожных мастерских шумиха большая. Держат, сволочи, оборону. Ни Агапов на них управу найти не может, ни Попов, ни даже сам Колузаев.
— Так, значит, Колузаев в мастерских?
— Так точно. От него посыльный пришел. Вам записка...
— Идиот! — заорал Осипов. — О всяких пустяках треплешься, а о записке — в последнюю очередь. Ну-ка...
Осипов пробежал глазами записку. Колузаев писал дипломатично. Предлагал прекратить кровопролитие, сообщал о том, что утром в мастерских будет решаться вопрос о мерах против мятежников. И добавлял: «Надо бы все обсудить спокойно». Последняя фраза обнадеживала. Осипов понимал, что опередил Колузаева. Тот сейчас злобствует, колеблется, выжидает. Если военное счастье склонит чашу весов на сторону его, Осипова, Колузаев переметнется к нему. Без особой охоты, но все же переметнется. Ведь если бы он сейчас ударил половиной своего полка, прибывшего с ним с Закаспийского фронта, было бы худо. А Колузаев воздерживается. Толковый мужик. Он что-то задумал. Не случайно написал о необходимости «все обсудить спокойно».
Через полчаса явился солдат, посланный Осиповым к коменданту крепости Белову с запиской. Под глазом здоровенный синяк. Оглушительным басом проревел:
— Так что, господин полковник, записку вашу у меня забрали, по морде мне выдали и сказали на прощанье: «Комендант Белов так приказал».
— Пшел вон, дурак! — взъярился Осипов, чувствуя, как у него засосало под ложечкой — уныло, болезненно.
«Парламентер» мигом исчез.
Главарь мятежа вдруг почувствовал неимоверную усталость. На него вроде бы навалили огромный камень, придавливающий его к земле. Задрожали в коленях ноги, по лицу потек пот. И какое-то безразличие им овладело. Захотелось лечь, махнуть на все рукой и заснуть.