Все посмотрели на Зинкина. Михаил Максимович встал, одернул пиджачок, сказал просто:
— А что там... Я готов.
...Первый кордон мятежников встретился Зинкину на углу Куйлюкской и Гоголевской. Офицер с погонами подполковника, завидев человека с белым флагом в руке, подскакал, горяча коня, спросил угрожающе:
— Кто таков?.. Сдаваться, что ли, идешь?
— Парламентер. Пакет Осипову.
— Не просто Осипову, — оборвал его подполковник, багровея, — а господину главнокомандующему и диктатору. Учи вас, хамов, учи... Все без толку.
— Я не обращаю внимания на оскорбления, — тихо ответил Михаил Максимович. — А вообще-то тот, кто оскорбляет, прежде всего унижает самого себя.
Подполковник злобно сверкнул глазами, но ничего не ответил. Помолчав, распорядился:
— Пропустить!
У сквера Зинкин заметил шесть трехдюймовых орудий, обращенных стволами в сторону крепости. Нарядные дамы в меховых шубках, весело щебеча, угощали орудийную прислугу бисквитами. В центре сквера шло богослужение. Возле зданий мужской и женской гимназий, превращенных в перевязочные пункты, суета. После ночных боев они были переполнены, а раненых все еще притаскивали и притаскивали.
На углу Духовской и Стрелковой, неподалеку от казарм Второго полка, Зинкину преградил дорогу усиленный конный взвод с двумя пулеметами. Полупьяный офицер, в форме есаула Оренбургского казачьего войска навел на Михаила Максимовича маузер.
— Стой! Куда? Кто таков?!
Зинкин объяснил. Есаул хмыкнул, лихо разгладил пистолетным стволом пышные усы. Приказал:
— Пропустить шельмеца. Сейчас с него там, в полку, шкуру сдерут и на барабан натянут!.. Ха-ха.
Вдоль Стрелковой, у полковых казарм, народу было не меньше, чем в сквере. Тут и фланирующие статские, и много золотопогонников. В толпе сновал длинногривый поп с дымящимся кадилом.
Зинкин миновал главные ворота, и тут же его окружили мятежники. Посыпались угрозы, оскорбления, уже потянулись к нему руки со скрюченными пальцами-когтями. Кто-то надрывно орал:
— Хватай большевистскую сволочь!.. Это Зинкин. Он еще в октябре семнадцатого... В расход его! На кучу!..
Конечно же, в душе Михаила Максимовича не царило безмятежное спокойствие. Страшно ему стало. Однако он и виду не подавал, что страшится расправы. Ни в коем случае нельзя показать, что боязно. Мятежная свора подобна своре борзых. Стоит побежать, позвать на помощь, и они мгновенно тебя растерзают.
Зинкин высоко над головой поднял белый флаг.
— Я парламентер. Иду к Осипову с пакетом. Расстрелять меня всегда успеете. Дорогу!..
Мятежники невольно расступились.
Появление в дежурной комнате Зинкина вызвало бурю восторгов. Офицеры Гагинский, Михайловский, Стремковский, Тейх, Ботт, знавшие хорошо Михаила Максимовича, решили, что член исполкома Ташсовета и большевистский заправила в железнодорожных мастерских пришел сдаваться на милость победителей. Прекрасно! Первая крыса, покинувшая тонущий большевистский корабль!
— Ба, кого я вижу! — стал паясничать Ботт. — Что, небось от страха в зобу дыханье сперло?.. Ха-ха-ха! Одумался, наконец! Шкуру решил спасти?
Михаил Максимович презрительно улыбнулся:
— Я вас не задерживаю, юноша. Можете быть свободны. Я парламентер и пришел лично к главарю мятежа Осипову.
Офицеры загалдели, лица их перекосили злобные гримасы.
— Да как ты смеешь, собака?!
— Дайте... Дайте я ему голову с плеч!..
У противоположной стены Зинкин вдруг заметил койку. На ней, укрытый по горло шинелью, лежал Осипов. Он, видимо, спал, но шум разбудил его.
— Что происходит? — строго спросил главарь, поднимаясь с койки и поправляя на себе китель с расстегнутыми пуговицами.
— Хам явился... Зинкин, — доложил Ботт. — Мы сперва подумали, что он сдаваться. А он, нахал, только лично с вами желает разговаривать. Прикажете на кучу его или как?..
Михаил Максимович не сразу узнал бывшего военкома. Китель измят, в винных пятнах, сапоги нечищенные. На щеках щетина, вместо некогда аккуратной прически с пробором — нечто ежеобразное. Заросшие щеки впали, нос пожелтел и заострился, как у покойника. Особенно страшны были глаза. В них полыхал огонь злобы, ненависти и звериного страха.
— Парламентер Зинкин. Вам пакет от Временного военно-революционного Совета... — помолчав, добавил веско: — Ультиматум!
По дежурной комнате пронесся шумок. Осипов протянул руку, взял пакет, вскрыл. Перед его дико сверкающими глазами запрыгали строки машинописного текста... «Временный военно-революционный Совет и верные ему войска гарнизона предлагают немедленно сдаться во избежание ненужных жертв среди гражданского населения и разрушений в городе... В случае отклонения ультиматума...»