— Ну так уж и всем дворянам по бомбе! — расхохотался Цируль. — Вы ведь тоже дворянин.
— А я уже не дворянин. Я — «бывший», — отпарировал Крошков, тоже рассмеявшись.
...Давно уже было написано Крошковым заявление. Настенные часы пробили два часа ночи. А они всё беседовали. Крошков подробно рассказал о своем прошлом. И так уж вышло, что и Цируль поведал о своих заграничных скитаниях, после того как ему удалось избежать смертной казни за акт экспроприации. Работал портовым грузчиком в Гамбурге, Сан-Франциско. Партийная деятельность за рубежом. Затем возвращение в Россию и арест... Ссылка в Нарымский край...
Слушая своего будущего шефа, Крошков проникался к нему все большим уважением. «Вот это жизнь! А я? — думал Александр Александрович. — Песенки народовольческие собирал. Да и за это угодил в разряд «подозрительных».
— Вы мне, пожалуйста, Алексансаныч, если не затруднит, перепишите «Карманьолу». Лихая песня. Зажигательная, — попросил Цируль.
— Извольте! — обрадовался Крошков. — У меня много собрано. Правда, жандармы конфисковали при обыске. Но я на память заново переписал. Встречаются прелюбопытные. Вот, к примеру, революционер-«радикал» Клеменц сочинил к известной «Дубинушке» такие строки:
— Помилуйте, Сансаныч, да вы же настоящий якобинец! И как это вас пустили в Александровскую Военно-юридическую академию?
— Сам удивляюсь, — улыбаясь, развел руками Крошков. — Во всяком случае, могу вас уверить в том, что служить буду честно.
— Ну и превосходно. Словом, как в старой песне народнической:
— Прекрасная песня, Фриц Янович. Я такой не знал. Не перепишете ли на досуге?
— С удовольствием. Но прежде всего я перепишу вам наши, большевистские песни. Великолепные, прекрасные как по форме, так и по содержанию: «Интернационал», «Вы жертвою пали», «Вихри враждебные»...
— Ловлю вас на слове. Жду песен. А какого вы мнения о Хайяме?
— Не любитель такой поэзии, хотя и признаю гениальность Омара Хайяма. Любовь, вино... Есть, правда, и мудрые мысли.
— Позвольте, а как вам понравятся такие строки Хайяма...
Заглянул удивленный Ковалев. Он давно не слышал, чтобы в кабинете начальника читали стихи, хохотали. Точнее — вообще ничего подобного не слыхивал. Фриц Янович успокаивающе замахал руками, мол, всё, всё в порядке, не волнуйся. Завприемной укоризненно покачал головой.
— Вы бы хоть вздремнули, Фриц Янович.
— А что? Дельное предложение. — Цируль знаком остановил начавшего было прощаться Крошкова. — Минутку... Товарищ Ковалев, быстренько двоих охранников!
Крошков с недоумением уставился на Цируля. Затем спросил:
— Что?.. И меня под арест? — басок его прозвучал неуверенно, хотя глаза улыбались.
— Это уж как вам будет угодно расценивать, уважаемый Сансаныч. Когда по бокам шагают двое с винтовками, это сильно смахивает на арест. Но должен же я доставить вас к вашей супруге в целости и сохранности!
Крошков порозовел от удовольствия, рассыпался в благодарностях. Но от охраны решительно отказывался.
— И слушать не хочу, — возражал Цируль. — Шуба на вас тысячная, соболья шапка. Небось фамильная. Нарядились, словно специально решили искушать нашу клиентуру.
— Зимнего ничего другого не имею. Что было — на «Пьян-базаре» продано, выменено на продукты. Да я ведь не Иванов, чтобы притворяться пролетарием. А шуба действительно фамильная... Вы мне лучше пистолетик какой-нибудь выдайте... Как сотруднику уголовного розыска. Завтрашний день, с которого меня зачисляете, — вот он уже, рассвет скоро. Мне пора приступать к своим обязанностям, хотя формально... Нет еще резолюции Пригодинского и соответствующего приказа.
— Пистолетик я вам дам. Случайно обзавелся вот этой игрушкой, — Фриц Янович вынул из письменного стола браунинг № 2, из которого в него сегодня днем стрелял неизвестный. — Возьмите. Штучная работа. Ствол отникелирован, затейливая гравировка... Но без сопровождающих все равно не отпущу...