Крошков отложил в сторону рукописные материалы, по которым проводил «самодеятельную» графологическую экспертизу. Глянул на учеников, сидевших по бокам. Спросил Коканбаева:
— Ну-с, твое мнение, милый юноша?
Ульмас замялся. Покраснел. И вдруг выпалил:
— Почерк-мочерк... Это понятно. Не Сарычев писал, это вы доказали, муаллим. Я вообще хочу сказать... На Кауфманской офицера убивали?.. Убивали. Муфельдт-ханум... Чует мое сердце... Имеет отношение.
— Почему так? — улыбнулся Крошков.
— Откуда мне знать? — с азартом воскликнул Ульмас. — Душа... Сам не знаю, почему, но душа...
— Душа — это слово пустое сотрясение воздуха. Обоснуй свои подозрения.
— Не могу. Просто верю...
— А что думает по этому поводу уважаемый товарищ Ескин?
Громадный парень вскочил, вымолвил рьяно:
— Ульмас правду говорит. А доказать... Не могу доказать!
Консультант поднялся из-за стола, походил по кабинету, поглаживая бородку.
— Ну что же, друзья мои, то, что вы высказали, называется версией. Таких версий может быть множество. Но их все надобно проверить. Отпадет одна, другая, третья... А подлинная останется.
— А если не обнаружится подлинная версия? — нетерпеливо спросил Ескин.
— Такое обычно не бывает. Если добросовестно изучить обстоятельства дела... Одна версия отпадает, другая... Двадцатая. Но истина все же должна восторжествовать. Есть мудрая пословица: «Сколько веревочке не виться, а конец — будет».
В кабинет вошел Лугин с двумя бутылками керосина.
— Здравствуйте, дорогой Сансаныч! Это железнодорожники вам небольшой презент преподнесли. Вы же и по ночам работаете, вот вам и керосинец для лампы.
— Право же... — застеснялся Крошков. — Я и так... Лучина, коптилка тоже не так плохо.
— Не возражайте, уважаемый. Дареному коню в зубы не смотрят. Рабочие заботятся о вас. Им обидно будет, если откажетесь.
— Ну разве что так...
— Я от Фоменко. Он интересуется результатами графологической экспертизы.
Крошков слегка сконфузился.
— Простите великодушно. Только что сам собирался позвонить Игнату Порфирьевичу, да вот разговорились с юными моими друзьями.
— Сарычев написал записку?
— Нет. Записка исполнена двумя разными лицами.
— Что?!
— Да-с... Первая фраза: «Долой большевиков!» исполнена одной рукой, вторая — «Да здравствует свободная пресса!» — принадлежит человеку с другим почерком.
Лугин выпил из чайника воды. Сел. Воскликнул гневно:
— Сволочи!.. — И вдруг спохватился. — Позвольте!.. А что же тогда Сарычев?.. Где он?!
— Вот именно — где?
Появился дежурный. Сказал Крошкову:
— Вас к телефону, срочно.
Консультант удалился в приемную, взял трубку. Услышал голос Фоменко.
— Извините, Сансаныч, только что отправил к вам Лугина, чтобы не отрывать вас от дел. А теперь вот крайняя нужда свидеться. Звонил Цирулю, Пригодинскому...
— Они проверяют патрульную службу. С Лугиным сейчас же выезжаем.
Через несколько минут Крошков с Лугиным прибыли на дежурном фаэтоне на Аулеатинскую, 5.
У Фоменко сидели члены коллегии ТуркЧК Богомолов, Шарафутдинов и его заместитель Сидоров. Они разглядывали какие-то листочки.
— Вы уж простите, — начал Фоменко извиняясь. — Надоедаем... Но что поделаешь. Вот, взгляните, — он протянул Крошкову листочки из ученической тетради.
Это была антисоветская листовка, озаглавленная «Долой комиссаров!».
— Только что найдена в учебной команде Сарычева, — пояснил Фоменко. — Была спрятана под обивкой стула писаря Миненко. Сам Миненко о нашей находке пока не ведает. Надо срочно провести экспертизу...
— Попытаюсь. Есть текст, с которым можно сличить?..
— Есть. Разные тексты. Кстати, а как кончилась экспертиза с запиской Сарычева?
— Записку не Сарычев писал.
— Неужели?
— Это точно, что не он.
— Хм... — Фоменко потер лоб ладонью. — Что же получается?.. Сарычев исчез. А записки он не писал. Может, его того... исчезли?
— Не исключено.
— Когда вы, Алексансаныч, можете дать заключение по этой подлой листовке? Сейчас три часа ночи.
— Часа через два.
— Поторопитесь, очень прошу. Время дорого!
— Постараюсь.
На рассвете консультант уже докладывал председателю ТуркЧК:
— Фраза «Долой большевиков!» из так называемой «записки» Сарычева исполнена рукой писаря Миненко. Он же написал и в листовке — «Долой комиссаров!», а также текст на первом листе; остальные листки исписали какие-то два других преступника.