— Не об этом речь. Мы о Сарычеве хотели узнать.
— О Сашеньке? — удивилась Боброва. — А что Сарычев?.. Собою пригож, молодой, смирного поведения. Все о своих солдатиках думал. Бывало, сидим поздно вечером за чайком морковным, он рассказывает. Трудно ему. Лес не ровный, народ тем более. Всякие заботы. А с неделю назад срочно отбыл на фронт. Белых генералов воевать.
— Он что, сам вам об этом сказал?
— Сам. Собственноручно.
— Как это — собственноручно? — не понял Пригодинский.
— Да вот почитай восьмой день, как отбыл. Наперекосяк все получилось. Аккурат, как ему поутру отбыть на войну, он вечор был приглашен к дружку на посиделки. А днем Саня получил денежки из банку. Двадцать две тысячи, как одну копеечку. Для солдатиков своих. Говорит мне: «Семеновна, припрячьте деньги. Завтра заберу. А сейчас я к Федорычу пошел. Встряхнуться иногда тоже не мешает, а?»
— Кто это Федорыч?
— Не ведаю. К Сане мало кто ходил. Разве что его писарь Петька Миненко. Но все по службе. И всякий раз самогонку тащит. Саня его обычно спроваживал. А иной раз и не удерживался. Однако все по чести. Саня у меня заместо сына жил. Мои-то погибли, бедолаги. Скушала война. С Сани я и платы не брала. Как сын с матерью жили. Я ему и постираю, и покушать сготовлю. Он — паек несет. До того привыкли!.. Он меня иной раз «мамой» величает, я ему — сынок!
— Кто еще бывал у Сани?
— А никого. Однажды, помнится, заглянул к нему высокий и чернявый военный. Не сосунок уже. К сорока тянет. Красивый собой, а глаза шалые. Приволок с собой зелья!.. Их!.. Тьму. Напился до потери сознательности. До того налакался, идол, что образ-подобие потерял, завалился спать. До двенадцати дня очухаться не мог. А как ушел, вижу я... Вижу...
— Продолжайте, Анна Семеновна, — подбодрил Пригодинский.
Но Боброва не могла продолжать. На столе она вдруг увидела то, что потерял у Сани в комнате чернявый с шалыми глазами.
— Что с вами, Анна Семеновна?
Женщина схватилась за горло, еле вымолвила:
— Это... Он это в комнате Сани потерял. Снурок, что у вас между бумагами лежит!
Это был коричневый кожаный плетеный шнур с карабином, который украшал рукоятки маузеров господ германских офицеров. У кого же трофейный маузер со шнурком?
— Мало ли таких шнурков, — равнодушно произнес Пригодинский, сдерживая биение сердца. — Выбросили небось шнурок-то?
— Зачем бросать? Вещь красивая. Я его Сашеньке отдала. А он тому... Петру Палычу.
— Писарю Миненко?
— Да какой же он Петр? Петька он, забулдыга. А того Саша называл-величал Петром Павловичем.
Александр Степанович, чтобы скрыть волнение, поднялся, прошелся по кабинету, похрустывая пальцами. Значит, неизвестный Петр Павлович, возможно, был участником убийства Сарычева!.. Кто еще?.. Кто?..
Женщина все же заметила волнение собеседника. Всполошилась:
— А может, что случилось?.. С Сашенькой?
— Нет... Не беспокойтесь. Так вы сказали, что вам сам Сарычев о своем отъезде сообщил? Каким образом?
— Рано утром солдатика своего с письмом прислал. Тот на словах мне все рассказал.
— Каков он из себя, солдат?
— А никакой. Непонятный. Видно, трусил, что на фронт ехать надо. Дал мне записку. В ней писано печатными буквами...
— Печатными?
— Это Саня специально для меня старался. Я ведь малограмотная. Еле по печатному разбираю. В записке писано, мол, дело военное. Вышел приказ немедленно отбыть на фронт. Вещички, какие остались, прошу сохранить. А деньги передайте посыльному, поскольку нужны для раздачи жалованья.
— Ну и?..
— Передала. В свой старенький платочек завернула и передала все до копеечки.
— Так... — Александр Степанович вновь прогулялся по кабинету. — Больше никто не приходил?
— Как же... Петька-писарь. Я у него хотела узнать адрес Сани, так он как замахает руками, как глазками завертит!.. «Ты, — говорит, — Семеновна, нишкни! Адрес у него секретный. И сам он человек секретный. Ежели кто приходить и интересоваться станет им, говори одно: «Ничего не знаю. Никого у Сарычева не было. Ушел вечером, и нету его». А иначе хлопот не оберешься!»
— Еще кто был?
— Из полка его приходили двое. Я все сказала, как велел Петька-писарь. Он же был праворучь у Сашеньки. Доверенный человек. Ну, те двое покрутились, покопались в вещичках, распрощались и ушли.
Пригодинский догадался, что это приходили люди из Военконтроля. Как говорится, соблюли формальность.
Помолчав, Боброва вдруг воскликнула испуганно: