Выбрать главу

Но она ни словом не обмолвилась обо всем этом. Руководствовал ею трезвый, циничный расчет. Выдать Осипова?.. Неизвестно еще, чем дело кончится! Конечно, этого выскочку, наглого мальчишку, хама следовало бы поставить к стенке. Но он нужен антисоветскому подполью. Осипов может легко выкрутиться. Он показал себя отважным воином революции во время подавления и разгрома «Кокандской автономии». Что такое оговор вдовы бывшего царского подполковника!.. Осипов может убить меня, если я хоть словом обмолвлюсь. И потом... Какое это удовольствие натянуть нос красноштанным комиссарикам!

Ничего этого не знал консультант угрозыска Крошков. Был он, однако, мастером своего дела. Инстинкт подсказывал: Блаватская что-то скрывает, не хочет говорить!

— А бывали случаи, когда вы, хотя бы случайно, замечали, что муж хранит казенные деньги дома?

— Бывали.

— Он никогда не делился с вами своими сомнениями, служебными успехами и неприятностями? Может быть, у него водились враги?

— Сейчас у всех есть враги. У вас — тоже, — Блаватская неприятно уставилась в глаза Крошкова. — Вы разве рассказываете о врагах своей жене?

— Если это не служебная тайна. Очевидно, и ваш муж...

— Надо знать было моего покойного мужа! — в сердцах воскликнула Варвара Дмитриевна. — Из него слова не вытянешь. Только и знал, что сидел вечерами в своем кабинете и корпел над дневником...

Она осеклась, бросила короткий взгляд на Крошкова. Тог сидел со скучающим видом, а у самого сердце так и прыгало в груди: «Дневник!.. Блаватский вел дневник!»

Наступило молчание.

— Что ж, Варвара Дмитриевна, очень жаль, но ничего нового не удалось выяснить. Прошу извинить за беспокойство. Через несколько минут подадут фаэтон, и мы доставим вас на дачу со всеми возможными в настоящее трудное время удобствами. Прошу вас немного обождать меня здесь, а я пойду распорядиться.

Крошков поспешил к... Пригодинскому. Доложил о результатах допроса и попросил ордер на обыск.

Было около полудня. Стояла чудесная сентябрьская погода. Прохладный ветерок гулял по улицам, освещенным нежарким солнцем. Из-за заборов, дувалов зеленели виноградники с огромными гроздьями спелых ягод.

Блаватскую сопровождали Крошков и Соколовский. Прохожие поглядывали на красивую даму в трауре, на ее «кавалеров» — импозантного пожилого мужчину и молодого богатыря с целым шалашом буйных волос на голове. По дороге Варвара Дмитриевна помягчала душой. Она даже изредка бросала на Соколовского вовсе не суровые взгляды. Он произвел на нее впечатление.

— Подумать только! — произнесла она удивленно. — Оказывается, революция не отменила галантности, уважения к женщине.

— Что вы, — в тон ей отвечал Крошков. — Революция проповедует глубокое уважение к женщине. Поверьте, женщины будут государственными деятелями, учеными, инженерами...

— Бог знает, как вы фантазируете, господин большевик!

— Я не большевик. Беспартийный. Но постепенно проникаюсь уважением к новым идеям: они гуманны и благородны.

Соколовский хранил молчание. Он чувствовал на себе взгляды Варвары Дмитриевны, и ему было не по себе.

Наконец подъехали к симпатичной, выкрашенной в голубой цвет даче.

— Благодарю за заботы, — сказала Варвара Дмитриевна, легко соскакивая с фаэтона.

— Мы вас проводим, — ответил Крошков.

— О-о!.. — воскликнула Блаватская. — Какая любезность!

— И любезность, мадам, и необходимость.

Варвара Дмитриевна недоуменно посмотрела на Крошкова, перевела взгляд на молодого богатыря. Соколовский покраснел, отвернулся. Крошков пояснил:

— Вот, мадам, ордер на обыск. Прошу извинить, но дело прежде всего. Переворачивать все вверх дном мы не станем. Мы только возьмем дневник Григория Васильевича Блаватского.

Бывший начальник отдела Военкома Туркреспублики вел дневник с марта восемнадцатого года. Это было удручающе скучное сочинение. Блаватский скрупулезно записывал все встречи с людьми, незначительные факты, всякую пустяковую мелочь. Вроде как дневник Николая II, в котором самодержец во времена, когда кипели страсти, вспыхивали народные волнения и революции, запечатлевал меню обедов и журфиксов, такие «важные события», как игра в домино с вдовствующей императрицей (матерью) или личные подвиги, выражающиеся в колке дров, — для укрепления высочайшего здоровья.