— Ежели не расположен отдаться Морфею, прошу любить и жаловать господина Знаменского. Решил дать чистосердечные...
Богомолов подскочил на стуле.
— Одумался?
— Куда ему деваться?
— Волоки его сюда!
Конвоиры ввели стройного, лет тридцати пяти человека, с тонкими чертами лица. Вошел он уверенно. Сел без приглашения. Сказал:
— Пропадай все пропадом... Буду говорить.
Богомолов тут же вызвал стенографистку.
— Я происхожу из дворян Симбирской губернии, — начал Знаменский. — Почему решил дать показания?.. Да все равно другие распахнутся. А у меня все же надежда сохранить жизнь. Окончил Павловское военное училище и офицерскую стрелковую школу. Боевой офицер — два года командовал на фронте батальоном. При Керенском получил чин подполковника и во время неудачного наступления командовал, правда, временно, гвардейским полком Первого гвардейского корпуса генерал-лейтенанта Май-Маевского Владимира Зеноновича.
— Вы хотели нам что-то сообщить, — мягко напомнил Богомолов.
— Да. Сожалею, что, в силу обстоятельств, вынужден был якшаться с уголовниками, хотя, как известно, в борьбе все средства хороши.
— Макиавелли, — тихо заметил Богомолов. — Брать пример с этого ловкача сущее наказание, если, конечно, не дремлет совесть.
— О-ля-ля! — воскликнул Знаменский. — А я ведь думал, что вы какой-нибудь дворник или вокзальный носильщик.
— Это к делу не относится. Интересует другой вопрос: зачем вы решили убить Боброву?
Знаменский попросил закурить. Ему выдали махорку с куском газеты. Он скрутил кривую цигарку, затянулся.
— Милль дьябль!.. А ведь махра — своеобразный раритет. Так вы хотите знать, зачем я пришел к Бобровой?.. Она многое знала. Ее просто необходимо было устранить.
— У Бобровой погибли на фронте муж, двое сыновей. Вы боевой офицер... И вы решились...
— Да. И без колебаний. Муравьев трус и дурак, что он уже и доказал. Я бывал у Сарычева, точнее — был. Один раз был, но меня хозяйка запомнила. Что касается морального аспекта... Нет на этом свете ни добра, ни зла. Существует только польза. Для пользы дела Боброву следовало устранить.
— Значит, во главе преступной шайки стояли вы?
— Нет. Я даю искренние, до определенного предела, показания. Я всего лишь среднее звено. Называть меня руководителем заговора несправедливо.
— Почему несправедливо?
Знаменский почесал мизинцем висок, ответил:
— Выше меня стоял Блаватский. Ему я передал и двадцать две тысячи рублей, которые, по моему приказу, выманил Миненко у Бобровой.
Допрос, который проводил Богомолов, слушали в соседней комнате Фоменко, Цируль и Финкельштейн. Они ушам своим не поверили. Растерялся и Богомолов.
— Кто может это подтвердить? — спросил Богомолов упавшим голосом.
— Как кто? Да тот же Блаватский. Устройте очную ставку. Он меня и в Красную Армию завербовал. К сожалению, на этом цепочка прерывается. Но кто-то там и дальше есть. Так что берегитесь, господа большевички, ваше время сокращается, как шагреневая кожа.
Богомолов был ошеломлен. Погладив шею, что было признаком волнения у внешне невозмутимого «дворника», он сказал:
— Значит, вы утверждаете, что Блаватский был врагом Советской власти?
— Почему — был? — искренне удивился Знаменский. — Он есть враг. Такой же, как и я. Я дал честные показания. Прошу это записать в стенограмму протокола.
Богомолов недоумевал. Похоже на то, что арестованный не знает о смерти Блаватского. Да, конечно, откуда ему знать. По крайней мере, может не знать.
— Я кривляться не собираюсь, господин следователь, — продолжал Знаменский. — Хочу спасти свою жизнь. По всем законам, людским и божеским, чистосердечное признание смягчает наказание. Поэтому в дополнение к сказанному могу добавить и по мелочам. Миненко занимался также аккумуляцией продуктов для будущей армии. Правда, и воровал безбожно. Но мы это терпели. В городе имеются тайники с оружием. Создавали их люди из учебной команды Сарычева, я, Блаватский и Искандер Романов — морганатический сын великого князя, проживавшего в Ташкенте на покое, в почетном изгнании...
— По случаю хищения фамильных бриллиантов, если не ошибаюсь? — спросил Богомолов.
— Этого не ведаю. Не умудрил господь.
Богомолов вынул из ящика письменного стола плетеный ремешок с карабинчиком на конце.
— Ваша вещичка?
— Не могу отрицать. Моя. Лично снял вместе с маузером с убитого германского офицера.