Услышав все это, Сосновский, конечно, пожалел, что открыл душу первому встречному.
- И все-таки есть для тебя спасенье, - неожиданно заявил парень.
- Что, что? - не понял художник.
- Признавайся в убийстве. Бери на себя. Все равно не выкрутишься, а так хоть вышку не дадут.
- Что за чушь! - возмутился Сосновский.
- Очень просто, - ничуть не обидевшись, продолжал однорукий. Доказательства все налицо - от и до. Не то что на расстрел, а на петлю хватило бы, хорошо еще, что удавка законом не разрешается. Не часто в наше скучное время такое веселое убийство бывает! Можно сказать: убийство века!.. Как можно скорее выходи на суд со смягчающими обстоятельствами. А будешь упираться, следователь и прокурор такую обвинуху состряпают, дай бог! А признаешься - мороки им меньше, они подобреют и скажут: чистосердечное раскаянье, человек сам признался, осознал, в состоянии аффекта, в порыве страсти и прочее такое. В каждом деле рука руку моет. Ты - им, они - тебе. Закон жизни! А на суде можешь от всего отказаться. Смягчающие останутся, а дознание - фу-фу! Так все умные люди делают!
- Нет, это невозможно! Глупости вы говорите!
- На кон жизнь твоя поставлена, гражданин гнилой интеллигент. Карты сданы в последний раз. Требуй карандаш и бумагу и пиши от всего раскаявшегося сердца. А дадут пятнадцать - отсидишь чуток - и жалобу. Дело на пересмотр пойдет. А там, глядишь, и амнистийка какая-нибудь подкатится.
- Но я же не виноват! - воскликнул Сосновский в отчаянии. - Суд разберется!
- Пока солнце взойдет, роса очи выест, - ухмыльнулся однорукий.
И, запуганный рецидивистом, в конце концов художник написал-таки заявление, где признавался в убийстве...
Сейчас Сосновский со злобой обреченного вспоминал все это, полагая, что его спровоцировал следователь, подославший этого мерзавца. А между тем кольцо судьбы вокруг него, Сосновского, сомкнулось.
Незлобивый и нежный по натуре, он посылал запоздалые проклятия в адрес следователя, прокурора, судей и всего человечества, с которым должен был так нелепо и дико расстаться по вине вершителей правосудия.
Когда-то он думал, что живет на свете не зря: он ведь оставит людям свои картины, которые и после смерти будут напоминать о нем. А теперь ему стало все это безразлично, и, если бы он мог, сжег бы свои картины и плясал бы вокруг этого костра, как дикарь.
21
Подполковник Коваль сразу заметил, что Тищенко в хорошем настроении. Хотя настроение человека, облеченного властью, ни в каких документах во внимание не принимается, однако люди - это люди, и настроение часто играет немалую роль даже там, где действия должностных лиц ограничены строгими рамками, из которых они стараются не выходить.
Коварная штука - настроение. Незаметно влияет оно на ход мыслей, на восприятие окружающего, на оценку явлений и поступков - своих и чужих.
Заметив благодушное настроение следователя прокуратуры, Коваль обрадовался и, как ни муторно было на душе, попытался улыбнуться.
Тищенко усадил подполковника в кресло и сообщил, что по области уменьшилось число тяжелых преступлений и что начальство относит это за счет хорошей профилактической работы следственного аппарата. Ожидаются поощрения и даже награды.
Слушая Тищенко, подполковник подумал, что рано обрадовался: надо было узнать сначала, почему у следователя такое хорошее настроение, ведь сейчас придется нанести удар именно по этому радужному его настроению.
- Степан Андреевич, вы знаете, что Сосновский отказался ходатайствовать о помиловании?
В тюрьме в эти дни Коваль не был и быть не мог: по закону он не имел доступа к осужденному. Но, узнав, что Сосновский не захотел просить помилования, заторопился к следователю, несмотря на то что к разговору с ним не был еще готов, - жизнь художника исчислялась теперь несколькими днями и могла оборваться в любую минуту.
- Знаю, знаю, - ответил Тищенко, и Коваль удивился той легкости, с которой произнесены были эти слова. - Он изверг и чувствует, что это ему не поможет.
- Степан Андреевич, - сердце Коваля забилось учащенно, во рту пересохло, - необходимо сегодня же обратиться к прокурору области. Пусть даст телеграмму генеральному.
- Какую еще телеграмму? - насторожился Тищенко.
- Приостановить исполнение приговора в отношении Сосновского.
Следователь посмотрел на Коваля, словно не узнавая его.
- Вы что, товарищ подполковник? - произнес он наконец. - Что за шутки?!
- Я не шучу, Степан Андреевич. Приговор не должен быть приведен в исполнение, - преодолев волнение, твердо произнес Коваль. - Я убежден, что допущена серьезная ошибка. И больше всех повинен в ней я.
В больших и круглых, как у ребенка, глазах Тищенко появилась растерянность. Полные розовые щеки его побледнели.
- Что за бред! - пробормотал он. - Вы в своем уме?
- Да, Степан Андреевич, я здоров. У меня есть основания сомневаться, что убийца - Сосновский.
- Вот как! Но где же были эти ваши основания раньше, когда предъявлялось обвинительное заключение?! - закричал Тищенко, словно забыв, что именно он безапелляционно отбрасывал какие бы то ни было сомнения Коваля.
Подполковник решил для пользы дела не напоминать ему об этом.
- У вас появились новые факты, доказательства? - спросил следователь, не сводя с Коваля неприязненного взгляда. - Выкладывайте!
- Пока еще нет... Прямых доказательств невиновности Сосновского нет...
- Так какого же черта?! - Тищенко вскочил и забегал по кабинету. Дмитрий Иванович, - умоляюще произнес он, остановившись рядом с Ковалем, объясните, пожалуйста, что все это значит?
- Степан Андреевич, - спокойно ответил Коваль, - у меня есть некоторые данные. Это еще не доказательства, и нужно время для проверки. Но если Сосновский будет расстрелян, то... вы сами понимаете... Поэтому исполнение приговора необходимо приостановить...
- Есть приговор областного суда, решение Верховного... Не понимаю, чего вы от меня хотите!.. - Тищенко испытующе посмотрел на Коваля. Дмитрий Иванович, простите, ради бога, но, может быть, вы переутомились?.. Не молодой же вы человек, много работаете... Знаете что, - уже добродушно закончил он, - а не обратиться ли вам к комиссару насчет отпуска? Путевочку возьмите в санаторий. Отдохните. И у вас исчезнут навязчивые идеи.