- Все чужими руками орудуете, - не выдержал Коваль. Он дописал страницу протокола. - По этому эпизоду больше ничего не добавите?
- Разве только то, что труп столкнули в шурф, а перед этим я паспорт свой в карман ему положил... Дальше пошел берегом моря один, став уже Иваном Васильевичем Петровым. С Константином Семеновым, как мне казалось, покончено навсегда.
Подполковник слушал и перелистывал страницы дела. Остановился на большом бланке министерства. Это была характеристика на управляющего трестом "Артезианстрой", присланная еще в мае в ответ на запрос Тищенко. Немногословная, она была похожа на хозяйственный отчет. Сплошные цифры, общие фразы. План выполнял на столько-то процентов, при исполнении служебных обязанностей показал себя волевым организатором.
Коваль перевернул страницу и заглянул в конец дела, где лежала еще не подшитая последняя характеристика, подписанная все тем же заместителем министра.
На этот раз обошлось без фанфар, хотя цифры опять-таки были на первом месте. Выполнение плана, перевыполнение, волевой организатор, выдвижения, поощрения. Но здесь уже было добавлено: по характеру замкнутый, скрытный, неразговорчив, с коллективом сложились нетоварищеские отношения, были жалобы на грубость в отношении подчиненных. Будучи выдвинут на должность управляющего, долгое время не мог обеспечить успешное руководство, допускал серьезные нарушения в подборе кадров, за что подвергался административным взысканиям.
- Как вам удалось так продвинуться по службе? - спросил Коваль.
- Я не продвигался. Меня работа продвигала, Дмитрий Иванович. Покоя не знал, всего себя делу отдавал без остатка. Думал, честным трудом на благо общества прощение заслужу за ошибки молодости. Учился, старался. Из Одессы тогда поехал в Мариуполь, потом в Донбасс. Окончил техникум водного хозяйства. Перед войной прорабом был. Во время войны сперва призвали, потом дали броню - и в Среднюю Азию: обеспечивал водой оборонные стройки. После войны - снова Украина, восстановление народного хозяйства. Сколько колодцев построил, сколько скважин пробурил! И сам работал как черт, и людям филонить не давал. Заметили меня, естественно. Начальником участка назначили. Я не знал слов "нет" и "невозможно", и люди мои их забыли. Любой план выполнял. Потом на инженерные курсы послали. А когда трест был создан - главным инженером назначили. Третий год - управляющим. Все надеялся - рассчитаюсь трудом за прошлое. Что у меня в жизни было? Только работа и Нина. А выходит, грехов не замолил, и вот... Нину потерял... Все в жизни потерял... - Петров-Семенов тяжело вздохнул и умолк. Уголки его рта опустились, лицо приняло печальное выражение, на глаза навернулись слезы. - Эх! - взмахнул он рукою. - Полетела моя жизнь вверх тормашками... А вы вот еще и дело на меня завели за старые проступки. Что такое жизнь? Сумма ошибок, которые человек успевает совершить и из которых потом до самой смерти не может выпутаться.
- Не проступки и ошибки, а уголовные преступления совершены вами в тридцать третьем году. Но уголовное дело за них против вас не будет возбуждено.
- За давностью?
- Вы не зря тратили деньги и время на юридический журнал.
- В таком случае, претензий у вас ко мне больше нет?
- Семенов, не прикидывайтесь дурачком. За старое отвечать не будете. А за убийство жены ответите.
- Я не мог убить. У меня алиби.
- Не своими руками. Этого вы не любите. Ваш метод - чужими.
- Что ж, я, по-вашему, нанял Сосновского?
Подполковник промолчал.
- Послушайте, Коваль, - неожиданно бывший управляющий заговорил самоуверенным тоном. - Опомнитесь, пока не поздно. Подумайте, что вы делаете! Вы ставите под удар не только меня, но и самого себя, и всех, кто занимался делом Сосновского, - и прокурора, и судей. Допустим, вам удастся-таки пришить мне дело. А дальше что? Кто ответит за то, что по ложному обвинению казнен честный человек, известный художник? В первую очередь - вы! Что ж, это ваше личное дело. Но вместе с вами должны будут отвечать и некоторые влиятельные люди. Вот они-то и не дадут вам развернуться, сотрут в порошок. В вашем возрасте это пора уже понимать.
Подполковник внимательно всматривался в Петрова-Семенова, который, распалившись от своих слов и, по всей вероятности, ощущая в них железную логику, сверкнул глазами так, словно был не подследственным, а прокурором.