никаких опасений не вызывали, а вот с ожогами, конечно, дело обстояло
хуже. Холод притупил боль, но я знал, что сейчас она возвращается, хотя
девочка и старалась не показывать этого. Положение усугублялось тем, что
у меня было с собой не слишком много средств, пригодных для лечения
ожогов, и, главное, зимой негде было пополнить их запасы. Я смазал
жуткие отметины от раскаленного железа облепиховым маслом; по крайней
мере, еще на несколько дней его должно было хватить. Как ни старался я
прикасаться как можно более осторожно, Эвьет морщилась и сжимала губы -
но не издала ни звука. Я выколотил на крыльце пыль и сор из медвежьей
шкуры, без церемоний употребив в качестве палки-выбивалки рыцарский меч
Гринарда в ножнах, а потом укрыл этой шкурой лежащую на кровати девочку
и лег рядом сам. За окнами уже светлело.
Увы, всех принятых мер оказалось недостаточно. Когда я проснулся
около полудня, у Эвьет был сильный жар, она металась и бредила. И хуже
того — приложив ухо к ее горячей мокрой спине, я отчетливо различил
хрипы в легких. Пневмония. То, чего я боялся больше всего…
Конечно, Эвелина была закаленной. И без особых проблем переносила
зимний холод в своем замке и лесу. Но то было раньше. Не сейчас, когда
ее организм ослабили голод и пытки. Тем не менее, она держалась и в
тюремной камере, где наверняка было не намного теплее, чем на улице, и
во время нашего бегства. Болезнь одолела ее лишь теперь, когда,
казалось, все уже позади… Учитель рассказывал мне об этом явлении.
Человек выживает в тяжелейших условиях, потому что все его силы
мобилизованы на борьбу за жизнь. А когда опасность сменяется комфортом,
даже относительным — организм расслабляется и перестает бороться.
Примерно то же самое, кстати, случилось с хозяином этого дома…
Итак, Дольф. Эмоции в сторону. Ответь, как ученый: каков прогноз
для данного пациента? При отсутствии любых отягощающих факторов и
неограниченном наличии необходимых медикаментов шансы на выздоровление
были бы примерно пятьдесят на пятьдесят. Но когда в анамнезе, во-первых,
общее истощение, во-вторых, тяжелые ожоги (сами по себе не угрожающие
жизни, не настолько велика их суммарная площадь, но — лишний (вот уж,
воистину, лишний!) воспалительный процесс, к тому же затрудняющий
лечение — компресс на сожженную кожу не поставишь), и при всем при этом
запас лекарств ограничен и невелик… сказать, что шансы один к пяти,
было бы неумеренным оптимизмом. Скорее, один к десяти, а может, еще
хуже.
Так начались самые страшные недели в моей жизни. Даже после смерти
учителя было не настолько плохо. Тогда я, по крайней мере, твердо знал:
самое ужасное уже случилось, и этого не изменить — надо просто привыкать
с этим жить. Мною владели скорбь, ненависть — но не страх. И когда я
узнал, что Эвьет в руках Лангедарга, тоже было не так. Я знал, что она в
большой опасности, но эта опасность была где-то там, далеко. Я же, со
своей стороны, разрабатывал план действий и четко, по шагам, претворял
его в жизнь. Я мог гордиться собой (и я гордился!) по поводу того, как
хитроумно я запутал процесс изготовления порошка и как, несмотря на это,
исправно работает налаженное мною производство. Я знал, что делаю все,
что от меня зависит, и каждое мое действие разумно, целесообразно и
правильно.
Теперь же… о, разумеется, я тоже делал все, что мог. Но я мог
слишком немногое. Мой учитель верил, что когда-нибудь наука победит все
болезни. Но пока что люди запросто мрут и от вещей куда более
безобидных, чем пневмония. Несмотря на мои усилия, жар и лихорадка не
спадали. Иногда мне казалось, что улучшение все же наступает, но потом
девочке опять становилось хуже. Утром я никогда не знал, доживет ли
Эвьет до вечера. Вечером — дотянет ли она до утра.
Хорошо верующим. Они в такой ситуации складывают лапки и начинают
молить своего доброго бога, чтобы он отменил болезнь, которую, по их
логике, сам же и наслал. А когда это не помогает, утешают себя мыслью,
что "он" или "она" уже в раю (хотя, если в раю так хорошо, зачем же было
молить о выздоровлении?) А кого было просить мне? Ну разве что — саму
Эвьет. Как она сама просила Верного не умирать. Но Верному уже ничто не
могло помочь. Эвелине же… по сути, она вела этот бой сама. Даже будучи
бОльшую часть времени в беспамятстве. И если бы где-то там, внутри, она