причудливые одеяния. Я мог бы взять поддоспешник Трувэля, но мой меховой
вариант был теплее его шерстяного, явно не рассчитанного на путешествия
зимой по горам. Моя борода уже тоже не выглядела так по-мужицки, как
когда я покидал монастырь. Я облагородил ее форму, но совсем сбривать не
стал — этот способ изменения внешности мне еще пригодится. Все же я
пережил несколько неприятных моментов, опасаясь, что кто-то из этих
троих может знать Трувэля. Граф явно не был в Блюменрале раньше — если
простые солдаты еще могли сновать туда-сюда в целях связи, разведки и
так далее, то прибывавшие сюда аристократы уже не спускались обратно в
долину. Но кто-нибудь из грифонцев мог видеть его прежде.
Однако все обошлось. Я открыл тяжелую дверь и вошел, плотно
затворив ее за собой.
Я оказался в большой комнате, почти зале, столь же, впрочем,
неуютной, как и другие помещения замка: голые каменные стены без панелей
и гобеленов (лишь на дальней от входа стене висело длинное, от потолка
до пола, грифонское знамя), узкие окна-бойницы, почти не пропускавшие
света, из всей мебели — одно кресло. Правда, здесь было тепло. Огонь
пылал в большом очаге, озаряя багрово-оранжевым светом все помещение.
Возле очага в том самом единственном кресле сидел Лоис Лангедарг.
Он походил и не походил на виденный мной портрет. В отличие от
своего отца, он был худ и узок в плечах; прямые черные волосы до плеч
слегка завивались внутрь на концах. Бороды он не носил, хотя под носом
темнел некий намек на усы (которых еще не было в пору написания
портрета); похоже, Лоис отпустил их, чтобы казаться мужественней, но они
не слишком хорошо росли. Длинное бледное лицо с высоким лбом мало
походило на лицо воина; тонкие пальцы с ухоженными ногтями органично
смотрелись бы на грифе лютни, но не на рукояти меча.
И все же это лицо изменилось с тех пор, как его запечатлел
художник. Это больше не был изнеженный и избалованный юноша, для
которого самой большой трагедией является вскочивший прыщ. В чертах
появилась жесткость и твердость лидера, в тяжелый час принявшего на себя
ответственность за своих людей. Расслабленная полуулыбка сменилась
упрямо сжатыми губами.
Я сделал несколько шагов к нему и остановился, не дойдя пары ярдов,
как предписывал этикет. Он молча смотрел на меня несколько мгновений.
— Вы не Филипп Трувэль, — спокойно сказал он.
— Да.
— Кто вы?
— Я Дольф, также известный как Бертольд. Полагаю, вам знакомо это
имя?
Направляясь сюда, более всего я опасался истерической реакции,
которая была бы мне совершенно некстати. Но, уже взглянув на Лоиса от
порога, я понял, что ее не будет.
Я не ошибся.
— Вы человек, виновный в смерти моего отца и гибели всей нашей
армии, — его голос звучал так же ровно, хотя в нем и появилась некая
напряженность.
— Если бы ваш отец одержал победу, вряд ли вы бы назвали его
_виновным_ в ней. Но по существу вы правы.
— Вы, должно быть, сумасшедший, если решились прийти сюда, — теперь
он разглядывал меня, как какого-нибудь диковинного зверя. — Где Филипп
Трувэль?
— За большим продолговатым валуном справа от дороги, если ехать
вниз. Примерно в полутора часах езды.
Лоис не стал спрашивать, мертв ли граф. Это было очевидно.
— Прежде, чем вы попытаетесь убить и меня, хочу сообщить вам, что
под потолком этого зала у вас за спиной имеются бойницы. Сейчас в вас
целятся четверо арбалетчиков.
— Я не собираюсь вас убивать. Тем не менее, хочу кое-что показать
вам, прежде чем мы продолжим беседу.
Я расстегнул и распахнул свой медвежий полушубок. Под ним мой торс
туго охватывал широкий матерчатый пояс с карманами. В эти карманы были
вложены параллельно друг другу длинные прямоугольные металлические
коробочки. Те, что изготовил для меня кузнец.
— Внутри порошок, — любезно пояснил я. — Тот самый, что уничтожил
вашу армию и обрушил стены Греффенваля. Перемешанный с гвоздями и
острыми железными обрезками. Не стану врать, этого количества
недостаточно, чтобы разрушить Блюменраль. Но в этой комнате никто не
останется в живых. Я в любой миг могу сделать это сам, или это могут
сделать ваши арбалетчики. Удар стрелы вызовет детонацию и взрыв.
Лоис помолчал еще несколько мгновений. Затем сделал знак рукой,
предназначавшийся, очевидно, не мне.