— Ты сам-то в это веришь?
— Я не верю. Я — знаю. А теперь поехали уже, наконец, отсюда.
— Это мой конь? (Я кивнул.) Вот черт… как же мне сесть в седло в
этой дурацкой юбке?
— Придется боком, вполоборота. Помочь?
— Сама справлюсь… — Эвьет вскарабкалась в седло, лицом в мою
сторону, затем повернулась, взяла поводья. — Так? Ну, поехали!
Мы поскакали по дороге на юг.
— Куда мы теперь? — спросила Эвелина. — Ну, после "Когтя"?
— Сначала сделаем некоторый крюк. Надо наведаться еще в один
монастырь. Не волнуйся, тебе внутрь заходить не придется, да тебя и не
пустят — он мужской. Монастырь святого Бенедикта. Я уже упоминал тебе о
нем. Это тот самый, куда я так и не съездил перед гибелью учителя… Я
собираюсь купить там книги. Надеюсь, там все тот же настоятель. А если
даже и нет — вряд ли новый любит деньги меньше, чем предыдущий, там вся
епархия такая во главе с епископом…
— А потом? Куда мы поедем с этими книгами?
— К морю, — я чуть помолчал и добавил: — Ты все еще хочешь
отправиться на Изумрудные острова?
— Ты же говорил, что это невозможно.
— Теперь возможно.
Она немного подумала, глядя на меня, затем негромко и серьезно
спросила:
— Навсегда?
— Навсегда. Прочь от всей этой мерзости.
— Но… как же мой замок?
— Забудь о нем. Теперь это просто груда камней. Тебя ждет мир более
прекрасный, чем любое из графств этой протухшей Империи.
— И разве я не должна продолжить род Хогерт-Кайдерштайнов? Когда не
остается сыновей, фамилия переходит по линии дочери…
— А тебе очень хочется? — усмехнулся я. — Выходить замуж и все, что
за этим следует?
— По правда говоря, абсолютно не хочется, — поморщилась она.
— Тогда с какой стати придуманные кем-то задолго до твоего рождения
условности, все эти имена и титулы, должны определять твою жизнь? Более
того — ломать ее? Человек никому ничего не должен. Кроме тех
обязательств, которые он добровольно и сознательно принял на себя сам.
Когда тебе говорят "делай", всегда надо спрашивать "зачем?" Когда
говорят "ты должен" — "где моя подпись под документом, подтверждающим
долг?" Причем подпись, поставленная по принуждению, не считается.
— А ведь ты прав, Дольф, — согласилась Эвьет, чуть подумав. -
Действительно, ведь это же так просто! Знаешь… я только сейчас
почувствовала себя по-настоящему свободной! Словно сбросила тяжесть,
которую тащила три с половиной года…
— Значит, мы плывем?
— Плывем!
И она — наверное, впервые за много месяцев — по-настоящему радостно
и беззаботно улыбнулась.
Прости меня, учитель.
Ты был мудр, но ты ошибался. И твой конец, увы, лишь подтверждает
твою ошибку. А ты сам учил меня, что истина важнее любого авторитета,
любого уважения.
Важнее клятв.
Я пока еще не знаю, как я объясню Эвьет, куда я ездил и откуда взял
деньги на морскую экспедицию. Как расскажу ей, что отдал самое страшное
оружие на свете в руки сына ее главного врага. Впрочем, Йорлинг ей
теперь не меньший враг, чем Лангедарг. И я думаю, что со временем она
поймет мой поступок.
На самом деле я сделал то, что я сделал, по двум причинам.
Во-первых, мне действительно были нужны деньги.
Но вторая причина еще более важна.
В действительности я не отдал Лоису победу. Он получил секрет, но у
него почти не осталось денег и слишком мало людей. Он не сможет быстро
развернуть производство порошка. К тому же он знает только, как делать
порошок, но не огнебои. И тут мастерам, которых он наймет, придется
потрудиться, прежде чем они разработают надежный спусковой механизм и
определят оптимальные соотношения диаметра, толщины и длины ствола.
Впрочем, возможно, на помощь тут придет не талант мастеров-оружейников,
а старые добрые подкуп и шантаж, и людям Лоиса удастся раздобыть огнебои
у йорлингистов. Так или иначе, пусть позже, чем ему бы хотелось, но в
итоге у Лангедарга будет и порошок, и оружие, которое его использует.
Однако и Ришард не теряет времени даром. Еще в Норенштайне я
понимал, что за моими действиями тщательно следят. И видел среди рабочих
людей, не слишком походивших на грубых мужиков, сызмальства привычных к
физическому труду. Одного я в буквальном смысле поймал за руку,
поблагодарив за хорошую работу (хотя на самом деле благодарить следовало
его товарищей). Рука была загрубевшей, но не от кирки или молота. Мне