такое, но Эвьет проследила направление моего взгляда и потупилась.
— Понимаешь, Дольф… когда я проснулась сегодня — на простыне, на
подушке, под одеялом… совсем как раньше… мне показалось, что все это
был просто страшный сон. Что сейчас войдет мама и… я поверила в это,
на самом деле поверила. А потом все вспомнила. Извини, это слабость. Это
больше не повторится.
— Да я не осуждаю тебя, Эвьет! Плачь, сколько хочешь, если тебе от
этого легче.
— Нет! — в ее голосе зазвенел металл. — Терпимость к слабостям
недопустима. Не хватало еще разреветься, когда Карл будет у меня на
прицеле. И из-за этого промазать.
— Ты все же рассчитываешь застрелить его? Вряд ли тебе дадут
подобраться к нему с арбалетом достаточно близко.
— Не в этом дело. Какой бы способ я ни избрала, хладнокровие
необходимо.
— Это точно. И не только в таких делах, как месть.
— Вот и я о том же.
Я закончил свой завтрак и поднялся.
— Ну ладно, одевайся, я жду тебя снаружи. Мы уезжаем прямо сейчас.
От хозяина не укрылась поспешность, с которой мы покинули его
заведение, но мне не было дела до того, что он об этом подумал. Недалеко
от северных ворот мы наткнулись на лавку скорняка, и я предпринял
попытку продать заячью шкурку (продавать волчью шкуру Эвьет отказалась,
и я согласился, что это резонно: другой теплой одежды у меня для нее
нет, а погода, даже и летом, способна преподносить неприятные сюрпризы).
Скорняк, судя по всему, не до конца еще проснувшийся, вяло вертел в
руках шкурку и говорил, что такое барахло никому и даром не нужно, я был
с ним в душе согласен, но продолжал настаивать. В конце концов
сторговались на пяти сантимах — это была местная, появившаяся уже в ходе
войны мелкая монета, котировавшаяся примерно в полтора имперских хеллера
(платить имперскими деньгами скорняк отказался). Ну что ж, любая мелочь
лучше, чем ничего. Последним приобретением, сделанным мною в Пье, стала
фляга для Эвьет, купленная в лавке напротив.
Мы выехали из города, обогнав скромную похоронную процессию -
дощатый гроб на простой телеге сопровождало пешком около десятка
небогато одетых горожан; как видно, при городских церквях мест уже
решительно не хватало, даже с учетом обычной манеры хоронить новых
покойников в старых могилах, и жителям Пье пришлось-таки устроить новое
кладбище за городом, что, конечно же, следовало бы сделать с самого
начала, если бы их интересовало собственное здоровье, а не религиозные
догматы. Вскоре мы миновали это кладбище, уже довольно обширное (я
обратил внимание на большое количество свежих могил), и поехали дальше
на север. День поначалу был столь же ясным и теплым, как накануне. Мы
ехали без спешки, наслаждаясь погодой; я продолжал просвещать Эвелину в
вопросах медицины, стараясь все же делать акцент на том, как
восстанавливать здоровье, а не на том, как отнимать жизнь. Дорога была
шире, чем та, что привела нас в Пье, но так же безлюдна; мирную красоту
загородных пейзажей периодически нарушали упомянутые хозяином пепелища,
где торчали лишь обугленные печи, да внешне еще целые, но брошенные
жителями дома, стоявшие с распахнутыми дверями и окнами. Как видно, с
тех пор, как война, свирепствовавшая прежде в основном к северу,
добралась и в эти края, жизнь для обитателей маленьких деревушек возле
проезжего тракта сделалась совершенно невыносимой. Но в менее открытых
для солдат и мародеров местах она, очевидно, продолжалась — иначе такие
города, как Пье, уже вымерли бы с голоду. Несколько раз нам попадались
на обочинах проросшие уже травой скелеты коров и лошадей, один раз
пришлось объезжать облепленную мухами полуразложившуюся конскую тушу,
все еще впряженную в лишившуюся заднего колеса телегу.
Часа через два после полудня моя спутница подстрелила взметнувшуюся
из травы куропатку; мы доехали до небольшой рощицы, наломали веток,
развели костер и пообедали. Однако, когда мы выехали из рощицы, я
заметил жирную, похожую на гигантскую гематому тучу, закрывшую южный
край неба. Уцелевшие в этом разоренном краю крестьяне, ждавшие дождя уже
не первую неделю, должно быть, возносили в эти минуты благодарственные
молитвы, но я никак не мог разделить их радости. Тонкие и редкие деревца
только что покинутой рощи не могли служить хорошей защитой от ливня, и