весь опор по мосткам, но было поздно. Паром, потерявший связь с берегом,
слегка качнуло и стало сносить течением. Еще можно было ухватиться за ту
часть каната, что оставалась у нас, и продолжить нормальный путь, но тут
произошло сразу несколько событий.
Третий лучник выстрелил уже практически на пределе возможной
дальности — и оказался искусней или просто удачливей двух других.
Стрела, прилетевшая по навесной траектории, вонзилась в грудь паромщику.
Сама по себе рана была, скорее всего, не опасна — стрела была на излете,
а угол удара такой, что едва ли она могла достать до жизненно важных
органов. Но от боли и неожиданности паромщик резко дернулся — а парень
все еще прижимал остро отточенный кинжал прямо к его левой сонной
артерии. Хлынула кровь — даже не хлынула, а брызнула пульсирующим
фонтаном, как всегда бывает, когда рассекают крупную артерию, тем более
у человека в состоянии сильной физической и эмоциональной нагрузки. На
неподготовленных людей такое всегда производит впечатление. Торговец,
которого забрызгало кровью с головы до ног, в ужасе шарахнулся,
ударившись затылком в морду своей лошади. Та попятилась, толкая назад
телегу и не думая, о том, что стоит не на земле, а на небольшом по сути
плоту, имевшем перильца лишь с трех сторон. Четвертая, откуда въезжали и
входили пассажиры — и задом к которой стояла савраска — перед отплытием
замыкалась жердью, укладываемой на два столбика с рогатками на концах.
Однако на сей раз мы отчаливали в таких обстоятельствах, что об этой
мере безопасности никто не подумал, и дорогу телеге ничто не
преграждало. Тяжелые колеса чуть было не наехали на Эвьет, которая
старательно целилась для второго выстрела и оттого не заметила вовремя
опасность. Я едва успел выдернуть ее из-под телеги, которая в следующее
мгновение съехала задними колесами в воду.
Лошадь испуганно заржала; она и так была явно слабовата для такой
тяжелой повозки, а тут, похоже, еще и ополоумела от страха и вместо
того, чтобы бороться с внезапно потянувшей ее в реку силой, еще сильнее
сдала назад, усугубляя ситуацию. Паром слегка накренился. Торговец
обернулся и с криком "Тпрру! Куда, скотина?!" стал хватать кобылу за
уздцы, а видя, что это не помогает, метнулся к телеге, пытаясь
остановить ее сползание в воду. Бородачи поспешили к нему на помощь, но
один из них поскользнулся на свежей крови и грохнулся на настил. Парень
меж тем, подхватив обмякшее тело паромщика, пытался зажать ему рану на
шее, бормоча: "Вот черт! Я же не хотел…" Один лишь Верный хранил
полное спокойствие среди всего этого хаоса — очевидно, в гуще боя ему
доводилось видать и не такое. А брошенный без присмотра ворот неспешно
крутился сам собой, под действием течения вытравляя канат, еще
соединявший нас с дальним берегом.
Уже потом я смог восстановить все эти события по памяти, чтобы так
связно изложить, а в тот момент поддался общей неразберихе. Мне
показалось, что колесо все же успело проехаться по пальцам Эвьет, и я
осматривал ее кисть, повторяя: "Тебе больно? Ты что-нибудь чувствуешь?"
Когда я, наконец, понял, что с рукой все в порядке, а хруст, который я
слышал, издала вовсе не кость, а сломанная стрела (сам арбалет тоже не
пострадал), телега, несмотря на попытки ее остановить, с громким
всплеском окончательно съехала в воду, увлекая за собой отчаянно ржущую
клячу, а заодно и пытавшегося этому воспрепятствовать торговца. Что бы
там ни было под этим брезентом, оно мигом утянуло вглубь и телегу, и
кобылу, и хозяина.
Бородач остался на краю парома, но вместо того, чтобы пытаться
спасти торговца, сделал шаг назад. Второй, уже поднявшийся на ноги,
сделал было движение отстегнуть пояс с мечом, собираясь, видимо,
прыгнуть в воду, но первый удержал его за руку:
— Не надо. Все к лучшему. Вспомни, о чем третьего дня говорили.
— Да, но… не по-божески это… отец все-таки…
— А впроголодь нас держать по-божески? Денег давать только на
карманные расходы, точно мы еще пацаны сопливые? Он сам виноват. Не был
бы таким скупым, не цеплялся бы за товар до последнего.
— Да… но… — попытки второго вырвать руку, и в первый миг не
очень сильные, становились все слабее.
— Да и поздно уже, — подвел итог первый. — Его в этой мути уже не
найти. В ил ушел. А глубина здесь, по высокой воде, ярдов пятнадцать, а
то и больше… Только сам сгинешь.