Однако сейчас ему приятно было увидеть Николаева — таким вот уверенным в себе, благоухающим дорогим одеколоном, с ключом от машины, непринужденно болтавшимся на пальце... У него самого внутри словно что-то распрямилось.
— А мы тоже только что,— сказал Николаев.— Если бы я знал, что вы так... Мы бы заехали за вами.— Он улыбался, вращал брелочком. Федоров что-то ему ответил, правда, с запинкой, про автобус, то есть почему они предпочли автобус, и что-то сказал Николаев, и что-то снова ответил ему Федоров, что именно — было совершенно неважно, или стало неважно — с того мгновения, как откуда-то из-за спины Николаева вынырнула Харитонова, с тщательно, в два этажа, уложенной, но уже сбившейся набекрень, как бы сдутой ветром прической и безумными, рвущимися из орбит глазами, и хрипло, вчетверть голоса зашептала:
— Привезли!.. Привезли!..
Все остальное сделалось ненужным, незначащим — после этих удушливым шепотом произнесенных слов. Скорее, скорее... Она вела, тащила их сквозь коридоры, проходные комнаты, двери с табличкой «Вход запрещен», и у Федорова была одна только мысль, один страх, от которого сжималось, падало сердце,— что они не успеют... И не было, словно бы не было — ни той страшной, поднимающей завесу ночи в комнате у сына, ни яростного, беспомощного стыда, который преследовал его — на людях и в одиночестве, днем и в ночную бессонницу... Лишь бы успеть, успеть!..
Они выбрались, выскочили во внутренний двор — неведомо какими путями, Харитонова уже здесь освоилась, вошла в доверие, разжалобила — секретаршу, вахтера, кого-то из охраны,— они оказались во внутреннем дворе, разделенном на Две части высокой оградой, и за нею увидели машину, темный, с глухими стенами коробок. Машина стояла задом к небольшой двери в здании суда, так что между дверцей, ведущей из коробка, и этой дверью оставалось расстояние метра в три-четыре, и дверца была уже отворена, распахнута наружу, и солдат из охраны уже стоял па земле... Они, все пятеро, приникли к ограде, Федоров прижался щекой к железному, горячему от солнца пруту. Пот, внезапно хлынув изо всех пор, заливал и щипал глаза.
— Опоздали...
— Их уже вывели...
— Послушайте, какое это имеет значение?..— проговорил Федоров, пытаясь приглушить, умерить бессмысленный порыв, который их увлекла Харитонова.— Ведь мы...
Он не договорил: из машины спрыгнул на землю еще один солдат и так же, как первый, занял место в промежутке между машиной и входом. Они повернулись и стали лицом к лицу. И вот уже маленькая серая тень возникла между ними...
— Витя!.. Витенька!..— тоненьким, рвущимся, незнакомым Федорову голоском выкрикнула Татьяна, Словно мыльные пузырьки сдул ветер с ее губ и понес, и они тут же лопались на лету... Но слабый этот голосок чудом каким-то — через весь двор — долетел, и тень, замедлив движение, обернулась. Федорова поразил — тоже не виданный прежде — жалобный, щенячий, застигнутый врасплох взгляд из-под косой, упавшей на лоб челки. Он видел, как Виктор отступил назад, чтобы выглянуть из-за плеча конвойного, но тот сделал упреждающий шаг и заслонил его, Виктор только вскинул руку и помахал над головой. И за ним показались — Глеб, высокий, крепкий в плечах, и узкогрудый, хлипкого сложения Валерка: они уже знали, что их выглядывают, и, выйдя из машины, подгоняемые охраной, радостно махали руками, Валерка даже сцепил обе ладони пальцами и потряс над головой, как это делают разного рода знаменитости на киноэкране.
— Валерка!.. Валерка!..— кричала Харитонова и рвала, сотрясала ограду.
— Держись, Глеб! Держись! — бодрым, как на армейском плацу, голосом выкрикнул Николаев.
— Глебушка... Глебчик...— еле слышно твердила его жена.
Федоров — пока все трое не скрылись за дверью — тоже хотел что-то крикнуть Виктору. И не сумел: с удивлением вдруг почувствовал: нет голоса...
8Залик был невелик и вместил далеко не всех желающих, многие остались в коридоре, оттуда слышались возмущенные восклицания, сердитые — большей частью молодые — голоса, но на любые уговоры и просьбы конвоир — чернявый, с колючими глазами сержант — отвечал: «Не положено-о!..»
Федоровы сидели во втором ряду, первый был оставлен не занятым. Возле них расположился Николаев, дальше — его жена и за нею — Харитонова. На том же ряду, через несколько пустых кресел, отчужденная, как бы отгороженная от всех невидимой преградой, видела Стрепетова с напряженным, без кровинки лицом. Что-то противоестественное заключалось в том, что сейчас все они сидели в одной комнате, на одной скамье... Они, еще совсем недавно ничего не знавшие друг о друге... Так, по крайней мере, думалось Федорову.